– Люба, – сказал Адмиралов, – у вас очень специфический интерес.
– Ничего подобного. Я как раз не люблю ничего такого… Просто я любопытна… немного.
– А чем вы занимаетесь, Люба?
– Груммингом, триммингом… Стригу вот таких же, – Люба кивнула на павловскую собаку. – Только живых.
– Она почти живая, – сказала служительница. – Видите, лампочка? Если включить, из фистулы будет выделяться желудочный сок.
– По-настоящему?
– Как бы по-настоящему, – сказала служительница. – Но мы сейчас не включаем. Она не заряжена.
– Идемте отсюда, – сказала Люба Андрею.
Они подошли к витрине, экспонаты в которой иллюстрировали пагубность пороков табакокурения и алкоголизма.
В двух стеклянных сосудах находилось по сердцу: в одном – алкоголика, в другом, для сравнения, – здорового человека. Оба как будто выцвели на солнце, но сердце алкоголика было больше в объеме.
Легкое курильщика было похоже на кусок асфальта.
Просто на кусок асфальта.
Адмиралов и Любовь молча смотрели на легкое курильщика. Сказать о нем было нечего. Похоже на кусок асфальта. И все.
– Все? – спросила Любовь. – Посмотрели? Можно идти?
– Пожалуй.
– Идите вон туда. Там болезни позвоночника. Там ваша грыжа.
Любовь не интересовалась дефектами позвоночника, она отправилась в другой зал.
Адмиралов убрал руки за спину.
В отличие от сердца алкоголика и легкого курильщика, явленных в натуральном виде, шейный отдел позвоночника, пораженный грыжей, был представлен в виде макета. Объект – и прежде всего белизной позвонков – сразу вызвал у Адмиралова недоверие. Согласно поясняющей надписи, межпозвоночная грыжа чаще всего возникает при пренебрежении нормами гигиены труда. С Адмираловым было не так. Исторически с ним все сложилось иначе. Эта якобы грыжа к тому, чем он обладал, отношение имела весьма отдаленное. Разглядывая муляж, он испытывал противоречивые чувства: был немного разочарован и в то же время удовлетворен. В очередной раз он не находил аналога своему достоянию.
Тут она о себе и напомнила – его собственная, родная. Резко заныли плечо и предплечье. Перестань, Франсуаза! – строго сказал про себя Адмиралов. – Неужели заревновала? Но к кому? к муляжу? к фантому? к нелепому образу? Он почти рассердился. Нашла к чему ревновать! И тут так в шею кольнуло – вот стерва!.. И сразу же – за стерву еще раз – куда посильней! Сжав зубы, Адмиралов повернул голову непроизвольно. Она заставила его отвернуться!
От соперницы – отвернуться!
Будто он другою грыжей увлекся!
Любовь подошла.
– Ну как? Похожа на вашу?
– Ничуть! – произнес Адмиралов, глядя в сторону – в угол, на чей-то гипсовый бюст.
– Идите в тот зал, там такое увидите! Дореволюционный кабинет дантиста! Зубосверлильня с ножным приводом – как швейная машинка! Потрясающе! Мечта инквизитора!
Не хватало, чтобы еще зубы заболели.
Плечо и без того ныло, как больной зуб.
– Вам нужна собачья шерсть. Будете носить шарфик из собачьей шерсти, и все пройдет.
– Достаточно. На воздух хочу.
Вышли на воздух, а он – морозистый: холодный фронт, пока были в музее, пришел с севера. Темная туча погасила осенние краски, желтизна померкла в сквере на площади вместе с багрянцем.
– О боже! – воскликнула Люба. – Мой муж!
На той стороне улицы – ближе к перекрестку – стоял человек в светлом костюме. Издали муж Любови напоминал иностранца.
– Черт, он нас увидел!
– И что? – проскрежетал Адмиралов, не находя места правой руке.
– Поздно. Будем вместе.
Она помахала мужу рукой, тот ей помахал.
– Вы ничего не знаете. Мой муж в нашем центре проходил курс терапии. У него патологическая ревность. Правда, его подлечили, он в норме сейчас, но я очень боюсь, что сорвется. Как ваше отчество?
– Андреевич. А зачем?
Любовь не ответила. Переходили улицу – наискосок, по направлению к мужу Любови. Муж Любови стоял на месте и смотрел на них.
Франсуаза на какую-то секунду Адмиралова отпустила – ну может, на три, на четыре секунды. При чем тут муж? – мелькнуло в мозгу Адмиралова. – Какая ревность еще? Он сам жертва ревности, самой невероятной, какую только можно представить, а этот при чем? Ревнивец в белом костюме показался Адмиралову глупой пародией на Франсуазу.
