Есть вера в абсолютный мир, но мы можем заблудиться, мы слишком слабы, мы не можем его постичь. Кафку мучает сознание человеческого несовершенства. Шопс объясняет чувство слабости сегодняшней ситуацией среди евреев, которые не следуют традиционным законам своей религии. Есть объяснение со стороны католиков – евреи не принимают Христа. Но, говоря о причинах его ощущения слабости, мы не должны забывать о многочисленных личных слабостях и страданиях Кафки, берущих начало от его впечатлений молодости и «неправильного воспитания». Правду и реальную жизнь Кафка трактует через теологическую интерпретацию. «Быть недалеко от Бога» и «правильно жить» было для него равнозначным. Как представитель расы, человек не может правильно жить без своей страны. Это – почти реалистическая еврейская интерпретация Кафки, в которой сионизм принят как основной религиозный принцип.
Абсолютное существует, но оно несоизмеримо с человеческой жизнью – это утверждение составляет основу опыта Кафки. Из глубины этого опыта возникают новые изменения; в горчайшей иронии, отчаянии, самоунижении, сквозь дикий скептицизм не часто, но определенно, то здесь, то там пробивается надежда. Основной темой остается огромный риск того, что мы можем сбиться с правильного пути. «Если ты однажды последовал ложному ночному звону, ты никогда уже этого не исправишь».
Вечное непонимание между Богом и человеком побуждало Кафку снова и снова указывать на диспропорцию в существовании двух миров, которые никогда не сойдутся. Поэтому безграничное различие между бессловесными животными и людьми служит темой для его многочисленных рассказов о животных. То же самое – в изображении разобщенности отца и сына. Взгляд писателя останавливается на бесконечном сожалении по поводу всего, что выражает несоразмерность, что ведет к величайшему фатальному непониманию, краху человека перед лицом Бога.
Такое восприятие, без сомнения, является основой чувства, что в мире Абсолютного, Свободы от греха и Совершенства и существует то, что называется Богом. Это чувство «Неразрушимого» было для Кафки несомненным; и в то же время, несмотря на его острое душевное зрение, он не мог всецело охватить ни одного из бессчетного количества несчастных отступников от веры, ни один из грехов, ни одну из абсурдностей, с которой каждый человек отравляет жизнь другому, делает ее непереносимой и уводит всех дальше и дальше – прочь от источника жизни. Для нас предписана достойная жизнь, но мы не способны из-за наших заблуждений ее постичь, поэтому Божий мир находится на трансцендентной территории. Для нашего слуха желания Бога кажутся нелогичными, то есть противоположными нашей человеческой логике. Со времен Книги Иова не было такого богоборчества, как в «Процессе», «Замке» или «В исправительной колонии» Кафки. Юстиция представлена машиной, с изощренной жестокостью раздавливающей человека, почти дьявольским, бесчеловечным орудием. В Книге Иова Бог кажется также бессмысленно несправедливым к человеку. Но он кажется таким только человеку. Вывод состоит в том, что измерения, которыми пользуется человек, не идут из мира Абсолютного. Это агностицизм? Нет. Основным чувством остается то, что каким-то таинственным образом человек никогда не может быть связан с трансцендентным царством Божиим. Существует только обыденная, рациональная связь. И ужасная незаживающая рана сомнения, которую Кафка всегда остро ощущал, отражал в своих произведениях, создавал в своей причудливой фантазии, рана, нанесенная нашими моральными принципами, не могла быть вылечена пустыми фразами, ханжескими закатываниями глаз, наложениями заплат на злостные явления. Она не могла быть вылечена с помощью элементарных беллетристических приемов, ей могло помочь только огромное, непомерное чувство добра, которое отважилось бросить вызов всем этим злостным явлениям. Кафка регистрировал все негативные, страшные и ущербные стороны нашего существования без всяческого приукрашивания, и в то же время он смотрел на них из глубины своего сердца, из «Идеального мира» Платона – это была отличительная черта жизни и творчества Кафки, это была его позиция, которую он демонстрировал своим друзьям без единого сказанного слова, и некое откровение, мир и определенность в пучине страданий и неизвестности.
