Возможно, были люди, которые верили глубже, сомневались меньше, чем Кафка, так же как были более скептичные люди, – не могу ничего утверждать. Но что я знаю, так это то, что в Кафке были две противоположные тенденции, составляющие синтез высшего порядка. Это можно сформулировать следующим образом: среди верующих он был самым свободным от иллюзий, а среди тех, кто видел мир таким, как он есть, без иллюзий, он был самым непоколебимым верующим.
Это все тот же старый вопрос Иова. Но Кафка твердо стоит на стороне человека. Подобно тому как это происходило в его рассказе «Перед судом». Стражник обманывает человека, требующего, чтобы его впустили, или прикидывается простачком. К., главный герой повествования, возражая против аргумента, говорит: «Это относится к глубинному универсальному принципу». Правда, это не последнее его слово. Священник спорит с ним, выражая свой протест не только словом, но и делом. Так решение высшего суда (в романе «Процесс»), возможность лучшей жизни в согласии с божественным промыслом, фактически «суд», на деле не отрицается – но эта возможность неопределенна. Все остается висеть в воздухе. Свет и тьма борются друг с другом. К какому времени относится эта «безвременная» новелла? Время – одна минута до сотворения мира. Будет ли оно успешным или нет? Ужасный страх сомнения и неопределенности наполняет сердце.
В чем состоит причина? Почему человек не может достичь истинного, правдивого – того, от чего он в поисках лучшего отклоняется на своем пути, как тот сельский врач, который следует «ложному зову ночного колокола»? Кафка по своей натуре был не склонен давать обещаний или предписаний для счастливой жизни. Он преклонялся перед каждым, кто мог, сам же воздерживался. При этом воздержании он ощущал в себе Абсолютное как нечто невыразимое. Но в этой неуверенности чувствуется отдаленная уверенность. Но в этой его неопределенности чувствуется отдаленная определенность, и она становится возможной и ощутимой. Я говорил уже, что эта позитивная черта, возможно, менее выражена в его работах – и именно поэтому многие читатели находят в них подавленность и депрессию, – но тогда позитивизм должен чувствоваться в его личном спокойствии и безмятежности, в его интеллигентном, серьезном, всегда неспешном образе жизни. И тот, кто внимательно читает работы Кафки, должен снова и снова увидеть сквозь грязную шелуху мимолетный отблеск чистого ядрышка или даже нежный росток. В кульминационные моменты крайней лжи и сопряженного с ней отчаяния – легкость и мимолетность деталей, «лихорадка копирования», любящая подробности, то есть реальную жизнь и ее натуралистические описания, юмор, пронизывающий лаконичные предложения, зачастую за счет эффекта «замкнутого круга», множество других стилистических трюков, – например, должники «проявили экстравагантность и устраивают званый вечер в саду гостиницы, другие ненадолго летят в Америку погулять на вечеринке», – все эти вещи, посредством только одной формы, ведут к «Неразрушимому» Кафки и к познаваемому им всеобщему человеческому бытию.
Когда Кафка читал вслух, этот юмор становился особенно заметным. Так, мы, его приятели, безудержно смеялись, когда впервые услышали, как он читал нам первую главу «Процесса». Сам он также смеялся так много, что были моменты, когда он не мог продолжать чтение. Это просто изумительно, когда думаешь о серьезности этой главы. Но это было так.
Конечно, это был не вполне хороший, утешительный смех, но в нем было и что-то от простого, веселого смеха. Я только указываю на то, о чем, как правило, забывают при изучении Кафки, – о характерной для него радости по отношению к окружающему миру и к жизни.
За что он укорял себя – так это за то, что его вера в жизнь время от времени колебалась, что сама жизнь в нем была не так сильна. Он восхищался сельской жизнью, и это восхищение было выражено еще в его ранних юношеских (неопубликованных) письмах к Оскару Поллаку. «Замечал ли ты когда-нибудь, как трава тянется навстречу корове, когда та пасется на лугу, видел ли, насколько они близки друг другу? Замечал ли ты когда-нибудь, как тяжела, богата пахотная земля, растертая кончиками твоих пальцев?» Еще более отчетливо эта тема звучала в дневнике, который он хранил в Цюрау. Там, помимо всего прочего, было сказано: «Общее впечатление от фермера: благородный человек, который нашел свое спасение в сельском труде и организовал свою работу так умно и просто, что она безоговорочно подходит ко всему остальному. Эта работа будет хранить его и беречь от всех потрясений до самого конца счастливой старости». Но его восхищение распространялось не только на сельскую жизнь. В этом же духе, 10/20/1913 г., он написал в своем дневнике об абсолютно городском авторе, уверенном в выборе своего пути: «Только что прочитал о Якобсоне. Жизненная сила, твердость в принятии решений, умение весело идти по избранному пути. Он сидит в самом себе, словно первоклассный гребец в собственной лодке, и в случае необходимости справится и с любым другим судном».
