Франц Кафка. Узник абсолюта - страница 62

И только один такой проблеск может кардинально изменять целую картину в религиозном сознании. Вот все, что я хотел сказать, не больше. Если кто-то желает прочитать Кафку должным образом, возможность более оптимистической интерпретации его работ не должна отвергаться. На самом деле я думаю, что эти благородные тенденции, выжатые из бесконечно плохих настроений и падений в ужасающе трудной жизни, тенденции к «борьбе за хорошее против всех и вся», формируют наиболее значимые, лучшие черты Кафки как мыслителя. И только благодаря стремлению к вере удалось выбраться из столь радикального скептицизма, эта вера полна правдивости, очищена тяжелыми испытаниями, обладает бесконечной ценностью и преисполнена мощи.

«Человек не может жить без постоянной веры в то, что в нем что-то неразрушимо, – говорит Кафка и добавляет: – В то же время эта неразрушимая часть и вера в нее может постоянно ускользать от него». Очень примечательно следующее высказывание Кафки: «Одной из форм проявления этого скрытого является вера в личного Бога». Можно сказать, что скептицизм и вера не могут лучше сочетаться, чем в этом афоризме.

Кафка размышляет о первородном грехе и потере рая. Он пытается, но не может найти определяющие связи. Он расценивает веру как «гильотину, тяжелую и вместе с тем легкую». Но в любом случае одно оставалось для него непреложным: насколько независимо мы можем судить об отношении к нам Бога. Отношение и задача человечества по отношению к нам ясны: это активное служение добру в том понимании, которое нам доступно. «Смерть перед нами, как картина битвы Александра, висящая на стене в классной комнате. Сделать эту картину бледной или даже стереть ее можно нашими делами, пока еще находимся в этой жизни».

Эти строки можно сравнить с записями в дневнике от 11/11/1911 г. Эта запись, на мой взгляд, очень волнующа: «Когда я замечаю, что допускаю зло, которое должен бы устранить, например кажущуюся благополучной, но, на мой взгляд, безнадежную жизнь г-жи Н., я на какой-то момент перестаю чувствовать мускулы моих рук». Есть похожий отрывок за май 1914 г., который раскрывает, однако, неограниченность и целостность природы всех тленных вещей, но эти мысли на самом деле уводят борьбу за добро в бесконечно ложном направлении (можно сказать, каждый великий писатель способен ярко осветить некоторые аспекты жизни, но никто не видит столь ясно того, что находится прямо перед ним. А что открыл для нас Кафка? Грязь жизни!). «Если я не ошибаюсь, я приближаюсь к истине. Можно подумать, что в некотором лесу происходит духовная битва за свет и свободу. Я проникаю в лес, ничего не нахожу и, ощущая слабость, спешу обратно. Часто, покидая лес, я слышу или полагаю, будто слышу, звон оружия этих воинов. Может быть, через тьму леса меня высматривают эти воины, но я так мало знаю о них, и знания мои неопределенны.

Смущение в умах людей велико. И все же, и все же – нам дана колесница, Божья колесница, и мы видим, как эта колесница праведной жизни минует нас. Если человек не относится серьезно к жизни, он может упустить ее. «Скорей, не упусти!» – говорит нам внутренний голос, который, я думаю, должен быть решающим, «…и тогда ты тоже увидишь неподвижную темную даль, в которой не проглядывается ничего, только в один день появится колесница, она будет катиться прямо на нас, становиться все больше и больше, и вскоре заполнит все пространство перед тобой – и ты прыгаешь в нее, как ребенок запрыгивает в темный зашторенный экипаж, путешествующий в бурную ночь».

Основную концепцию Кафки можно выразить примерно так: почти ничто не известно точно, но, если у кого-либо есть хотя бы некоторая степень понимания, он никогда не собьется с пути. В учении Платона это выражено в более простой форме. Согласно Платону, как уверяет нас «Федр», тот, кто однажды вступил на высшую ступень, не упадет на низшую.

Скорбя о несовершенстве и неясности человеческих действий, Кафка был убежден, что правда никогда не будет побеждена. Он не выражал это словами, но проявлял это своими делами всю свою жизнь. «Неразрушимый» дает это почувствовать. Кафка ненавязчиво, но твердо следовал вечным законам любви, разума и доброты. Можно допустить, что он был безгранично скептичным и ироничным. Но у него, например, не было скептицизма относительно Гёте. Нет, у него был предел, очень отдаленный предел, но он был.