Искать Скачкова-Прыжкова пошёл Александр Александрович. У дома-башни № 29 сидели гении информации — старухи. Юрин отец очень надеялся на их коллективную мудрость. И зря надеялся: ничего они, эти бабушки, не знали. Хотя и обрадовались свежему человеку.
Оставалось одно — сходить к Славику, который вполне мог знать Зазу по футбольной линии.
— Заза Кочкин — это шпана, — прямо в двери затараторила Стефаненкова, узнав о цели визита Юриного отца. — Мы с ним дела не имеем. И с вашим Юриком тоже. Особенно после того, как он инсинуировал кражу — и тю-тю…
Александр Александрович попятился.
— Мать, — сказал он, вернувшись домой, — поговори со Стефаненковой. Она что-то знает, но я с ней разговаривать не могу.
Мать вернулась только после полуночи.
— Ну? — спросил Юрин отец, который, естественно, не ложился.
— Юрка в Москву уехал, — еле выговорила мать и заплакала.
Потом немного успокоилась и стала рассказывать. Несмотря на всю взволнованность, она очень долго говорила о том, как трудно было ей вытягивать правду из Славиковой матери.
— Короче, короче, — морщился отец.
И мать перешла к сути.
Их сын поехал в Москву покупать для Терновского рыб, которых загубил. Каких-то особо ценных рыб. Так сказал своей матери Славик. Что ещё? Славик и Юра не поделили какой-то бумажник. Но это, конечно, чепуха. Сам Славик побывал в милиции: торговал раками у ларька и попался. Мать держит его под домашним арестом — ей кажется, что все только и говорят о коммерциях её сына…
Александр Александрович молча смотрел на луну за окном.
— Значит, наш сын поехал в Москву, чтобы купить Косте рыб… — произнёс он. — Это хорошо. А самое главное, знаешь что? Он обещал завтра приехать. Помяни моё слово — завтра он будет здесь.
Во вторник Юрина мать была выходная, а отец обещал отпроситься пораньше. Сегодня должен приехать сын — может быть, с четырёхчасовым. Если он, конечно, ездил в Москву, а не к Зазе.
Мать волновалась сначала в комнатах, а потом вышла волноваться на балкон. Время, казалось, шло без своей обычной неумолимости — мешкало, топталось на месте. Внизу сидели старухи и медленно грызли семечки. Отдельно от них дышала воздухом Матильда, гулявшая с таксой: тоже медленно, почти неподвижно. А такса была похожа на статуэтку. Минуты, вместо того чтобы чинно идти в затылок друг за другом, разбредались, присаживались, может быть, даже грызли семечки или закуривали тонкие папироски. Будильнику на телевизоре, наверно, было за них неловко: он уже целых полчаса показывал сначала двадцать пять минут третьего и ещё полчаса — без двадцати пяти три…
Отец, как и обещал, пришёл с работы раньше. Не успел отдышаться, как на пороге возник Юра.
Он был усталый, запылённый и даже с подбитым глазом. К тому же он был явно болен. В руках он держал абсолютно некрасивый букет из засохших цветов — обещанный гербарий. Войдя в квартиру, Юра прямо-таки упал на руки родителей букетом вперёд.
Под оханье матери и смущённые взгляды отца Юра лёг в постель — болеть по всем правилам. Что-что, а это он, надо полагать, всё же заслужил. Когда мать заходила к нему, чтобы поправить подушку или ещё за чем-нибудь столь же необязательным, он притворялся спящим. Но он не спал: много, слишком много было у него мыслей — и о прошлом, и о предстоящем. Много всяких опасений и предчувствий.
ЮРА ПОБЕЖАЛ С МЯЧОМ В ДЛИННОМ, БЕСКОНЕЧНОМ ДРИБЛИНГЕ.
ЭТО БЫЛ НЕ СОН. ПРОСТО ЮРА ПОГНАЛ НЕВИДИМЫЙ МЯЧ — СВОЮ ПАМЯТЬ ПО ПОЛЮ: ПО ВРЕМЕНИ И МЕСТУ НЕДАВНИХ СОБЫТИЙ.
…— Ну, мне пора, — сказал Юра и направился к двери.
— Ты куда? — закричал отец.
— К бабке еду, вот куда. Вы, дорогие родители, совсем тово.
И вышел.
ДРИБЛИНГ НАЧАЛСЯ С ШАХТЁРСКОЙ — ДЛИННОЙ ОДНОЭТАЖНОЙ УЛИЦЫ.
Здесь Юра бывал редко. Около калитки, однако, грелось на раннем утреннем солнышке знакомое существо — как две капли воды похожее на соседского кота Ромку. Наверно, его сестра или дочь. В их городе много таких кошек — в серых пятнах, с белой мордочкой, грудью и лапами. В других местах, наверно, преобладают какие-нибудь другие — рыжие, например, или чёрные… Что это он вдруг о кошке? А это его незаметно взял под руку ЮАГ и повёл, показывая то кошку, то водонапорную башню, видневшуюся из их окна (а тут вот она!), то развилистый тополь, на который они как-то лазили с Толиком; то тётеньку в очках с толстыми стёклами — кассиршу из их магазина. Вон где она, оказывается, живёт — на этой одноэтажной улице. Вышла из избушки № 59 и пошла в свой магазин…
