Он взглянул на Выдру, ожидая вопроса – хотя бы «Куда?», но тот просто слушал. Тогда Драго закончил:
– Я хочу отвести всех в такое место, где никто нас не тронет. Никто. Никого.
– В рай, что ли?
– Да!
– И где он находится?
– Двадцать верст от Кучирица. Клянусь конями! – Драго ловко запрыгнул через бортик в кузов и, не раздеваясь, укрылся одеялом. Сон пришел нескоро, но длинный, как баллада, и ровный, как река.
На заре «Голубка» двинулась в путь. Мир поздней осени оцепенел, точно после похорон. Деревья молчали. Казалось, отъедешь, они завоют – протяжно, как волки, в своем одиночестве. Дух утраты витал повсюду, и тоскливый ветер не мог его сдуть, как не мог наполнить опустевший воздух ни дождем, ни снегом. Стальное небо было пустынно. Лес, лишившийся листьев, походил на заброшенный дом. Замкнуто, глухо. Крикнешь «Ау?!» – и тотчас пожалеешь: не вороши, не шурши, замри! Облезлая белка, бросками карабкающаяся вверх по стволу, лишь усугубляла впечатление сиротства. Сквозь черные ветви – немая пустота, и прощанье, прощанье…
«Голубка» летела, хлябая в лужах, но тот, кто смотрел бы на нее издалека, вряд ли отметил бы это движенье – статичный пейзаж поглощал и ее, она с ним сливалась, как та же белка, и два храбрых сердца – они, разумеется, были не в силах ни изменить что-то в общем законе, ни поколебать, но они могли делать то, что хотели.
Впереди показались остропикие цэры – все ближе и ближе, но людей – никого; еще не проснулись, хотя самое время.
А где же кони? Словно провалились!
Грозный признак!
Драго смотрит на Выдру.
– Непонятно, – произносит салахор и натягивает вожжи, останавливая «Голубку» шагов за тридцать от крайнего шатра.
Дальше оба идут пешком.
Почему так пустынно? Не стряслась ли беда?
Табор и впрямь как будто вымер. Драго входит в круг безмолвных палаток. Над сгоревшими поленьями висит котелок – в нем остатки супа. Ведро с серебрянкой лежит на боку, краска вся пролилась. Землю густо испещряют лошадиные следы.
«Их, наверное, спугнули, и они ускакали, побросав все, как было… Я не успел!» – Драго сносит котелок ударом сапога. Тот вместе с палкой, на которой держался, отлетает в сторону, к кузнечным мехам.
– Чавалэ!
Этот звук как брошенный в воду камень. С замиранием сердца цыган ожидает, когда от него разбегутся круги – кто-то выйдет и крикнет: «Эй! Ты что орешь, морэ?».
Никто не выходит.
Антощ, наклонившись, трогает кончиками пальцев золу – она еще теплая.
«Мы их догоним, – думает Драго. – Они не могли уйти далеко». Но он не спешит и не рвется в погоню. Здесь что-то есть, и оно его держит.
Вот шатер Графа. А который тут Воржи? Она должна переехать к мужу. Может, и не стоит их догонять?
– Кому это надо? Никому не надо, – бормочет Драго. – Как я устал!.. – И вслед за этим цыган понимает, что все прошло. Прежнее не властно. С чистого листа!
Он поднимает вверх свое красивое лицо подобно тому, как сделал бы, если б показалось, что дождь, но это не дождь.
Уголков его губ касается легкая спокойная улыбка:
– Формула Всего.
Как наивен он был недавно – когда думал о ней как о чем-то понятном, хотя и тайном. Она не тайна, но думай не думай, скачи не скачи…
Ему было довольно. Он побрел меж шатрами – погруженный во что-то настолько рассеянное, что, пожалуй, сошло бы за «просто так».
Табор оживал перед ним в картинах: «Тут сидел Горба. Это Рябчика цэра. Съел бы я его ноги!» Без какой-либо цели он откинул полог. Все были на месте. Никто не спасся. Рябчику воткнули вилы в живот, и они торчали. Корытиха закрыла собой детей…
– Эй! Чего там? – окликнул Выдра.
Вместо ответа Драго указал на соседний шатер. Антощ шагнул и раздернул вход.
Кали траш!
Салахор круто развернулся, водя глазами, словно загнанный зверь. Узорчатый полог у него за спиной возвращается на место, а душа не верит: «Откинь его снова – и трупы исчезнут». Но он знает – они не исчезнут, и цепко следит, не меняя позы, как его товарищ идет между тем от шатра к шатру, заглядывая в каждый.
Драго действует уверенно и четко. Никакой горячки. Он все делает так, как исполняют приказ, который уже нельзя отменить.
Был табор живой, а стал табор мертвый. Ночью он жил, а днем лежал
