— Может, дадим ему кличку Авессалом?
— Чего-чего?
В дверь опять постучали, на этот раз громко, решительно. Явился взбешенный комендант.
— Это вы притащили в общежитие пса?! Ну да, конечно… Хорошо еще, что не открыли здесь филиал зоопарка.
— Мы не тащили, он сам пришел.
— Что значит сам?
— Увязался за нами, мы хотели прогнать, а он как зубы оскалит…
— Не морочьте мне голову!
— Да вы сами попробуйте… Авессалом!
— Что-о?
— Я говорю, Авессалом. Зовут его так.
— А-а…
— Ну, вы попробуйте, попробуйте его выгнать.
Комендант попятился — явно струсил.
— Чтоб через тридцать минут собаки здесь не было! Цирк, понимаете ли, устроили. В противном случае нарветесь на неприятности. Это так же верно, как то, что меня зовут Геза Бартушек! — заявил он и ушел.
— Ну, старина, труба твое дело.
— Не любит тебя комендант.
— А давайте звать его Бартушеком. Гезой Бартушеком! А?
— Неплохо. Бартушек, к ноге!
Вскоре нас вызвали на студенческий комитет.
— Товарищ комендант жалуется, что вы завели в общежитии собаку. Это нехорошо, ребята, это все-таки общежитие, — уныло вещал председатель студкома Гебауэр — начинающий бюрократ, уже и брюшко нагулял.
Потом он взглянул на Бартушека и, чтобы продемонстрировать, что он, мол, тоже любит животных, но общежитие есть общежитие, сказал:
— Иди сюда, песик.
— Как ты с ним разговариваешь?!
— Что значит как разговариваю?
— Во-первых, брудершафт ты с ним не пил, а во-вторых, у него есть имя. Честное имя!
— Не валяй дурака!
— Бартушек, не чешитесь, пожалуйста, в присутствии членов студенческого комитета. Ай-ай-ай, как нехорошо!.. Лежите спокойно.
— Что?! Ты обращаешься к псу на «вы»?
— Разумеется.
— И как же его зовут?
— Бартушек. Геза Бартушек.
— Это свинство! Назвать собаку именем товарища коменданта!..
— Да никто ее так не называл…
— …Надо иметь хоть немного уважения к старшим!
— Ну что ты заладил! Говорю же: не называли мы…
— С чего же вы тогда взяли, что этот пес — Бартушек?
— Он вошел и представился: так, мол, и так, говорит, меня зовут Геза Бартушек…
— Нет, это переходит все границы!..
— Он и метрику предъявил.
— Хватит!.. Хватит устраивать балаган! Чтобы сию же минуту собаки здесь не было!..
— Бартушек, поблагодарите студенческий комитет. Ну, что вы, право, пасть разинули и молчите?
— Во-он! Идиоты!..
Хотели мы того или нет, с псом надо было расстаться. Мы повели его на гору Геллерт, заранее сговорившись разбежаться там в разные стороны. Подальше забросили палку и, пока он искал ее, рванули кто куда. Встретились уже внизу, на улице Менеши.
— Бедный пес!
— Жалко его.
— Ничего, ему же самому будет лучше.
— Можно было бы брать его с собой в университет…
На ступеньках у входа в общежитие сидела собака. Завидев нас, она кинулась навстречу, радостно виляя хвостом.
Это был Бартушек.
Пришлось оставить его до утра. Ночью он каждые полчаса обходил комнату, цокая по полу своими длинными когтями, а на рассвете принялся лаять и тыкаться носом то в одного, то в другого из нас.
Утром мы взяли его в университет и накормили завтраком в студенческой столовой. Присутствовал он и на лекции по языкознанию. Когда речь зашла о трактовках смыслового значения корней, Бартушек вдруг завыл. К счастью, профессор любил собак.
Бартушек прожил у нас еще два дня. Он пожирал все съедобное, мешал нам спать по ночам, насмерть перепугал уборщицу. В конце концов пребывание его в общежитии стало во всех отношениях нетерпимым. Мы сколотили ему конуру во дворе, но он наотрез отказался в ней жить. Ни за что на свете он не желал оставаться один в комнате и сопровождал нас везде и всюду. Вдобавок он съел весь наш субботний ужин. Терпеть его выходки у нас больше не было сил.
— Нехорошо вы себя ведете, Бартушек, — сказали мы ему с укоризной.
Бартушек изобразил на морде подобие виноватой улыбки.
Мы ежедневно прочитывали все объявления в газетах, но немецкую овчарку никто не разыскивал.
Во время одной из прогулок мы снова забрели на улицу Менеши.
— Бартушек, ну будьте же человеком — сгиньте, пожалуйста, от греха подальше.
— Случайно не продаете этого милого пса? — Перед нами возник статный мужчина в шляпе.
— Извольте, на редкость хорошая псина.
