— Ты этого Бандита откуда знаешь? — спросил Шани.
— Как-то встретились на улице.
— Он плохой. У своего отца деньги украл. Ребята говорили, просверлил стенку и залез.
— Не может быть, — сказал Воробей.
— А вот и было. Правда.
Воробей насупился. Он не мог представить себе Бандита злоумышленником.
— Хочешь, вместе пойдем в церковь Сердца Иисусова? — помолчав, предложил Шани.
— Зачем? — удивился Воробей.
— Служками будем, министрантами.
— Я не умею.
— Ну и что? С левой стороны станешь, там ничего и не надо делать. А что надо, я покажу.
Церковь Сердца Иисусова была невелика, когда-то она принадлежала сиротскому дому, но в сиротский дом не так давно попала бомба. Старое здание связывала с церковью галерея. Галерея не пострадала, как и церковь. Но теперь она шла от ризницы не в кишащий детворой дом, а в путаный лабиринт заросших сорняком развалин.
Мальчики пробрались между прохладными обломками, Шани уверенно, как у себя дома, отворил калитку, проделанную незаметно в решетке, у которой причащаются верующие. В ризнице сидел старый священник в белом стихаре.
— Святой отец, — обратился Шани к нему, — вот этот мальчик тоже хочет быть министрантом.
Священник спросил Воробья, как его зовут, большим пальцем осенил ему лоб крестным знамением и согласно кивнул.
— И ты — ученик цистерцианской гимназии?! — спросил Эдгар Бретц.
— Да, — сказал мальчик.
На щеках монаха играли красные пятна, скулы напряглись, все лицо подобралось, отчего совсем изогнулся резко очерченный нос над узкими, плотно сжатыми губами — сейчас Эдгар Бретц напоминал коршуна.
— Нет, ты не наш! — отрубил он.
Утром все тело у Воробья саднило после случившейся накануне драки, нос распух; он поглядел на себя в зеркало и даже засмеялся. «Ну и физия у тебя, Воробей!» — пробормотал он. Перед началом урока Шнейдер и компания, молчаливые, сидели на своих местах — это было странно, непривычно; Воробей ждал, чтобы уж пришел Райкович, сел рядом, что-нибудь сказал.
Но Райкович не пришел, его место рядом с Воробьем зияло пустотой.
Тогда-то Эдгар Бретц и спросил:
— И ты — ученик цистерцианской гимназии?!
У Воробья была темно-синяя гимназическая шапка, сбоку на ней цифра «I» (первый класс), а спереди — цистерцианский крест: посередине столбик с перекладинами, и на всех четырех концах блестит по золотой буковке: MORS — СМЕРТЬ.
— Начал не я, — сказал Воробей.
— Молчать! — крикнул Эдгар Бретц, и мальчик решил, что больше не произнесет ни слова.
Ему вспомнился господин учитель Шойом из их хуторской школы. Господин учитель Шойом очень часто бывал пьян, осердясь, пускал в ход метровую указку, но если потасовка случалась на улице, во дворе, непременно спрашивал: «Кто начал?» Поэтому Воробей и сказал Эдгару Бретцу, что начал не он. Однажды в хуторскую школу прикатила дама в голубом платье с высокой прической; она остановилась на пороге и сказала громко: «Кошмар! Экая вонь!» Воробей никогда не забудет эти три слова.
Он стоял перед Эдгаром Бретцем, стараясь смотреть ему прямо в глаза, он знал, что глаза у Эдгара Бретца голубые. Но сейчас их было не видно из-за очков — на них падал свет, и стекла отсвечивали.
— Кто они, твои друзья? — спросил Эдгар Бретц.
Воробей опустил голову. Монах подошел к нему совсем близко — Воробью казалось, на него валятся стены, раскачиваются парты, вверх, вниз, как на «американских горках». Дверь отворилась, как-то странно, беззвучно вошла та дама в голубом платье, что-то сказала, из-за гула ее слов не было слышно, но Воробей прочитал их по ее губам. Она сказала то же, что и тогда, на хуторе: «Кошмар! Экая вонь!» Мальчик удивился, он не чуял никакого запаха, ни тогда, ни сейчас. Господин учитель Шойом неловко поклонился даме и ничего ей не возразил, но было видно, что он тоже недоумевает: вонь? в школе? с чего бы?… И все дети смотрели удивленно, однако же промолчали. Но вот поднялся Гундрум, он оказался ужасно высоким и как будто покачивался над головами ребят. «Никакого кошмара, — сказал он. — И никакой такой ужасной вони здесь нет».
— …ты пойдешь к нему домой, сегодня же, и попросишь прощения. Понял? — услышал Воробей голос Эдгара Бретца.
