Вместо ответа я пришпорил Семерку. Винф, ругаясь, бросился меня догонять. В этот момент между нами пролетело нечто узкое и длинное, ярко-голубого цвета, как будто часть неба вдруг стал стрелой. Оно застыло на мгновенье, полыхнуло светом и исчезло.
Мы остановились. Я забыл, что надо убегать, а Винф — что цветок все еще у меня.
— Видел? — спросил ойгур.
Я кивнул.
— Поисковик, — сказал Винф. — Причем поисковик-ловушка. Советую пересесть, иначе застрянешь… Ну же! Не видишь, стекленеет!
Я оглянулся. Воздух вокруг меня как будто сгущался. Семерка нервно перебирала ногами, но не сдвигалась с места… Волосы ойгура странно, как в водоросли в тихой воде, шевелил ветер, а его рот двигался медленно-медленно.
Меня передернуло. Желание спорить куда-то ушло: я перебрался на его лошадь. Каждое движение давалось с великим трудом, и, когда, наконец, мне удалось залезть на седло, то я полностью взмок.
Винф повернул в сторону от дороги. Семерка заголосила, но этот ее отчаянный крик прозвучал глухо, а скоро и вовсе замолк.
— Еще чуть-чуть, и мы бы застряли вместе с ней, — сказал Винф. — Нам нужен Океан…
Я кивнул, хотя он и не мог меня видеть. Как бы в Мэфе не презиралась магия человеческая, силу стихий никто отрицать не мог. А океан, во всей его массе — был настолько мощным источником, что перебивал все остальное. Только разум мог противостоять этой силе, и то, далеко не всегда.
— Поедем на юг, вдоль побережья, — тихо сказал Винф, едва дорога скрылась за пределами видимости. — Так они не смогут выследить нас по следам и по запаху — если вдруг надумают использовать ищеек или магию. После — переберемся через границу в Ойомей.
— Постой, — я перебил его, — что значит, "переберемся"? Какая граница?
Я все еще надеялся, что смогу принять участие во вступительных экзаменах на второй курс. Подготовка заняла слишком много времени и усилий, было бы глупо не попытаться.
Он глянул на меня через плечо. Выражение в его глазах сильно смахивало на жалость.
— Лемт, — сказал он, — пора привыкать к мысли, что отныне у тебя нет дома.
Ощущение было похоже на то, как если бы земля внезапно исчезла из-под ног.
— Если ты останешься в Мэфе, тебя убьют. Если ты свяжешься со своими родными, их убьют вместе с тобой. Ты еще не понял? Мне очень жаль, — тихо сказал он. — Паучья лилия — не та вещь, которую должны видеть простые смертные вроде нас с тобой.
Внизу виднелась лужица, покрытая тонким, еще не окрепшим слоем льда. Я смотрел, как он треснул под моими ногами… и вдруг осознал, что ойгур пытался донести до меня все последнее время.
Верить ему не хотелось. Но та стрела и застывшее время…
— Ты подставил меня, — наконец, выдавил я.
— Я не мог тебя подставить. Мы ведь не были знакомы. Да и паучью лилию ты взял сам. И если бы они не привлекли Осевых, я бы даже и не подумал врываться в твою комнату, — он подогнал рось поближе и протянул мне руку. — Вставай. Мы теперь в одной лодке.
Голова у меня шла кругом.
— У живого Лемта больше шансов хоть когда-нибудь вернуться домой, чем у мертвого, — сказал ойгур.
Я встал, пошатываясь, игнорируя его протянутую ладонь. Когда-нибудь потом пожму ему руку. Но не сейчас.
Мы выехали на берег океана.
Все прошло именно так, как сказал Винф. Океан защитил нас, смыл следы и запахи.
Хотя стоит отметить, что та же самая стихия нещадно истязала нас дождем пополам со снегом. Спрятаться было невозможно. Поселок 155:181, опасаясь лишних свидетелей, мы объехали стороной. Я с тоской смотрел на светящиеся в полумраке окна: наверняка за ними сейчас пьют горячее вино и ведут задушевные беседы. Впрочем, шут с ними, с разговорами, главное, что там тепло и сухо. А как там дома сейчас?…
Моя одежда промокла насквозь. Ойгур предлагал создать щит от дождя, но я отказался. Мне не хотелось принимать от него помощь.
— Ну и дурак, — Винф пожал плечами.
Я предпочел сделать вид, что не расслышал.
Мерзейшая погодка.
Следующий день был посвящен борьбе с неуклонно надвигающимся насморком, и даже, кажется, лихорадкой. Я молчал до последнего, но, когда мы все-таки остановились на привал, увидел, как из-за холмов, в стороне, где океана не было и в помине, выплывает корабль. Последнее, что запомнил — свое удивление от того, какой твердой бывает земля.
