Огни опять пропали. Кругом было темно и тихо. Только сухо шуршали колосья на ветру. «Тезки мои», — Никита нащупал спелый, тяжелый колос. Сжал его в ладони. Сухая ость больно впились в кожу, оцарапав до крови. Он оглянулся: поле, ночь. И никаких природных явлений, но…
Огни снова возникли далеко впереди. Теперь они казались светящимися точками — так велико было расстояние. Они словно вели куда-то, манили за собой.
«Это только на болотах огни в трясину заводят, — промелькнуло в его голове, — а тут не болото, не трясина».
Он пошел вперед. Идти было трудно. Он споткнулся, едва не упал. «Надо выбраться на дорогу. А то натворю тут… Люди трудились, сеяли, а я им всю рожь помну, как кабан». Но дороги не было, не было даже межи. Вокруг были, куда ни кинь взгляд, только спелые ржаные колосья и ночь…
Впереди возникли темные силуэты деревьев. Никита понял, что наконец пересек поле. Огни пропали, точно их и не было никогда. Не было их?!
Из темноты Навстречу выплыли очертания корявого дерева с узловатыми ветвями — очень старой яблони или скорее всего груши, Он медленно подошел ближе и вдруг услышал глухое злобное рычание.
У самых корней дерева остервенело рыло землю какое то животное. Никита сделал еще несколько шагов — это была собака: маленькая лохматая деревенская дворняга. Обычный кабысдох. Она рыла землю, как, крот. Никита слышал шорох глины. Шкура у собаки была, какая-то странная — белесая, вся свалявшаяся клочьями и словно бы тоже испачканная мокрой глиной…
— Эй, — тихо окликнул это создание Никита и…
Из кроны груши, громко хлопая крыльями, вылетела птица. От неожиданности он вздрогнул — это было как выстрел в тишине. А когда снова взглянул вниз — никакой дворняги у ствола уже не было.
Не было и огней. Он нагнулся, ощупал землю. Земля была нетронутой, нигде не разрытой. Сырой и плотной. Тяжелой, как камень.
Катю разбудили лучи солнца и голоса на террасе. Первые заставили ее зажмуриться и только глубже зарыться лицом в подушку, вторые прислушаться, насторожиться с любопытством и тут же забыть про сон.
— С того самого раза, как не довезли Костальена-то в тюрьму, так все и повелось здесь. Тело-то его, говорят, во ржи нашли и до приезда начальства разного и следователя как раз в ту самую церковь и положили. А строили эту церковь Волковы, бывшие здешние помещики. Дочке-то их он, бандит, обещал венчаться в этой церкви. А в ночь перед самой свадьбой зарезал ее. И брата ее тоже шашкой порубил всего насмерть. А брат, люди говорят, и при жизни был какой-то не такой. Усадьбу-то их, что здесь в Татарском хуторе была, все стороной обходили. Опасались, — тихо, размеренно, как вода в ручье, журчал голос Веры Тихоновны Брусникиной.
— Чего опасались-то? — это как-то напряженно спросил голос Колосова.
— Чего? А чего люди с начала времен опасаются? Разного всякого. Нехорошего.
— А как его звали, этого брата?
— А никто уж и не помнит здесь. Или, может, говорить не хотят. Ее-то Любовью звали. А брата ее вслух никто не называёт. Мертвец он. Земля вот только его из себя вон гонит, не принимает.
— Отчего ж это его земля не принимает? Он же как раз жертва этого как его… Костальена. Потерпевший, невинно убитый. Логичнее было бы предположить, что это Костальена грехи на тот свет не пускают.
— Костальен давно в аду, — голос Брусникиной звучал назидательно, как в школе на уроке. — А мертвец ни там ни сям. Душа-то, неистовая, не успокоится душа-то никак, мести жаждет, крови.
— Но он же отомстил, как вы сами только что рассказывали, этому Костальену. Чего ж ему еще-то? Это черт его знает когда было, девяносто лет назад!
— А для мести злой, и тысяча лет не срок. Месть — дело такое, как страсть, как любовь. Всю землю пройдешь, с того света вернешься. Оно заставит. Видно, мало ему одного Костальена тогда показалось. Во вкус вошел. Месть, она как вино — и мертвому в голову бросится. Вот и бродит с тех самых пор по здешним полям. Путников ночами подстерегает.
Катя оделась и вышла на террасу. На столе, несмотря на ранний час, уже кипел электрический самовар. Вера Тихоновна деловито перекладывала из банки в вазочку яблочное варенье. Никита в майке без рубашки сидел напротив нее — вроде брился, но…
