— Это точно, что Чибисов отправился на эти автопоилки смотреть? — спросила Катя. — А где же это?
— Не сомневайтесь, сам он мне сказал — поеду, гляну. А стройка недалеко. Не доезжая Столбовки, налево — там у нас самые луга, пастбища.
— И этой его инспекционной поездке здесь в доме ничего не предшествовало? — не отставала Катя. — Может, ссора была, скандал какой, а?
— Скандала не было в тот вечер, — сказал Кошкин. — И разговоров не было, за обедом все как воды в рот набрали. А если вас это в следственном смысле интересует — что ж, я скрывать не буду. Стар я скрывать, лгать. Миша мне как родной был, заботился обо мне, как сын, уважал… Если вас это интересует — скандала не было, а шум был. Большой шум. Только не вчера, а позавчера.
— В субботу? — спросила Катя.
— Да. Приехал Миша, и Полина прикатила откуда-то на, мотоциклетке своей. Прямо сама не своя. Вера-то, медсестра, стала ей выговаривать: как Можно так долго, допоздна, все волнуются. А Полина зло ей так в ответ — отстаньте, не ваше дело. И мимо меня шмыг по лестнице к отцу в кабинет. Ну, а тут и Лизавета-Лиса наша приехала. Ну, тут все и произошло в один момент. Михал Петрович из кабинета ей на встречу вылетел — багровый, как свекла. И Полина за ним тоже красная вся, злая, как волчонок. Никогда ее такой не видал. Изменилась она вообще сильно, как ужас-то этот с ней в поле приключился. Ох, темное дело… Ее бы, по совести говоря, отцу Феоктисту отчитывать надо с молитвой. Ну, Михал Петрович Лизавете только и сказал: где была? И вдруг ка-ак съездит ее по щеке наотмашь. Это, говорит, тебе, Лизок, еще один подарочек от меня. За все, говорит… Клаша — домработница мне потом шепчет: и, Данилыч, я обеими руками перекрестилась. Наконец-то эта хищная стерва за все свои художества сполна получила. Мы-то в доме, что, разве слепые или глупые? Разве не видим, что, как Чибисов в Москву, она тоже — за ворота. И до рассвета где-то пропадает, чужую постель греет.
— Вы думаете, это Полина сказала отцу? — спросила Катя.
— Я сам сколько раз намекнуть хотел, да неудобно — стыд и срам. А смотреть, как его какая-то шалашовка, которую он в свой дом ввел как честную женщину, хотел мачехой даже девочке нашей ненаглядной сделать, тоже сил не было. Полинка-то тоже давно знала все и про нее, и про него…
— Про кого это, про него? — спросил Никита.
— Да про Павловского, про кого ж еще? — Кошкин горько вздохнул. — Один у нас он здесь — отрада всему женскому полу.
— Ну и что же было дальше? — нетерпеливо спросила Катя.
— Ничего, затихло все как перед грозой. Все по своим комнатам сидели. Миша горе заливал один в кабинете. Все отцу святому нашему по сотовому названивал — делился, совета просил, как быть. Ну, видно, тяжко ему было — зятя похоронил, с дочкой несчастье, и тут такой обман подлый открылся… Ну, видно, получил от Феоктиста совет — отложить все домашние разборки. Справить поминки. В церкви-то, сами, наверное, видели, — Кошкин обращался к Кате, — все по-людски было, чин-чинарем.
— Скажите, Иван Данилович, при вас Чибисов никогда не упоминал некоего Бодуна и Зою Копейкину? — спросил Никита.
— Нет, при мне никогда. А кто это такие? Таких не знаю.
Больше они из него ничего не вытянули, как ни старались. Старик снова начал жаловаться и причитать, что теперь «конец, всему конец» и «Славянку» со смертью Чибисов а ждет неминуемое банкротство.
Кошкина передали с рук на руки следователю, прокуратуры, чтобы закрепить показания насчет «поездки в бригаду на строительство автопоилок. Катя шепнула Колосову, что теперь самое время послушать отца Феоктиста. Этот человек ее остро интересовал. Но подступиться к нему без Никиты она не решалась. Все же лучше, если это будет выглядеть как официальный допрос.
Священник все еще был во дворе, и они спустились к нему.
— Можно вас на пару слов, святой отец? — смущенно спросил его Колосов. Он не признавался Кате, но отчего-то робел перед этим бывшим капитаном дальнего плавания в рясе.
Отец Феоктист совершенно по-хозяйски пригласил их в крытую беседку: Оказалось, что у Чибиеова там была бильярдная.
