— Да! Не стал, не стал! — Семен снова повернул ко мне свое злое лицо. — А знаешь, почему не стал? Знаешь? Не смог! Просто не смог! Счастье ваше зацепило. И разбить бы его, а не получается. Потому что своего нет, а хоть какое-то на свете должно быть. Хоть в кино, хоть у соседей. Только у соседей обычно не бывает. А с тобой мы скоро навсегда разойдемся. И я буду думать: вот человек, у которого счастье. И я ему помог. Хоть и свое разлетелось ко всем чертям, а другому помог. Я ведь злюсь на тебя. Я тебя ненавижу за твое такое счастье! Но пусть существует! И Тося… Тосю я не знаю, Таисию Дмитриевну, то есть Голованову… И пусть раньше, чем позже. Детей хоть, слава богу, нет… Никто спрашивать не будет: «А кто мой милый папочка?» И вообще… Можешь ты уйти и не мозолить мне глаза своим странным видом? У тебя на лице написано: «Довожу до сведения всех, что я абсолютно счастлив!» А это не всем нравится. Мне, по крайней мере.
— Хорошо, Семен.
— Вот и катись к своему милому семейству… Ха-ха-ха! А ведь семейство и в самом деле необычное, необычное семейство!
— Ладно, Семен, ты уж как хочешь. Я вовсе не этого хотел.
— Вот и все вы так: ты уж как хочешь. Я, мол, хотел совсем другого, но так получилось.
— У него пройдет, пройдет, — снова влез Федор в разговор. — Я знаю. Я писал однажды про такого. Это у него от боли душевной. Не хочет он показать, что душа его мучается…
— Молчи! — взревел Семен. — Молчи. Немного осталось. Не трави меня. Я ведь не Валерий Михайлович, я могу так дать под одно место, что вперед поезда в Марград прикатишь!
— Успокойтесь, — попросил я. — Не надо.
— Не надо, — подтвердил Семен. — Ничего сейчас не надо!
— Граждане! Сдавайте постельное белье! Прибываем в Марград! Стоянка… Конечная станция… Областной центр, что ли? Учат, учат. А… по радио объявят.
Тетя Маша шла с веником.
— Вещи не оставлять!
Постели у меня не было. Я свернул свой матрас и закинул его на багажную полку. На столике валялась бритва. Ее никто не починил. Никто, наверное, и не брался за это дело. Ну да ладно. В институте разберемся.
— Артем, — позвал меня Геннадий Федорович. — Тут, может, и не в этой штуке дело.
— А в чем же?
— Ведь эксперимент-то предполагался совершенно чистым.
— Слышал уже…
— Ведь никто не знает, кому подложили этот макет. Тебе или еще кому.
— Как! — воскликнул я.
— Одному из десяти командированных он предназначался. Но точно никто не знает, пока не соберемся все в институте и машина не выдаст результат.
— Вот спасибо, Геннадий Федорович!
— За что?
— За то, что сразу этого не сказали!
— Так ведь тут… С другими-то командированными ничего странного не произошло, а у вас тут в поезде такое… Вот я и подумал, что эта игрушка у тебя. И еще такое соображение. Не могла та игрушка наделать столько шума. Я вот все думаю… Нет. Никак не могу понять, как это у нее могло получиться. Про мощность уж и не говорю.
— Просто ее у меня не было, — сказал я.
— А откуда у тебя такая уверенность?
— Сам не знаю… Чувствую…
Мне сейчас хотелось пройтись по всему поезду и всем сказать: «Спасибо! Большое вам спасибо!» Но пассажирам было не до меня. Пассажиры сдавали постели, собирали чемоданы, переодевались в одежду, достойную областного центра. Да и не научен был я выражать свои чувства перед такой массой людей.
Я пошел по вагонам и постучал в купе, где располагался радиоузел.
— Можно войти? — спросил я.
— Можно, — с некоторым сомнением согласился радист. Все-таки купе было служебным. Но, с другой стороны, ведь он знал меня.
— Понимаете… Мне нужно сказать одну фразу по местному радио. Можно?
— Вообще-то не полагается, — засомневался он.
— Я только хотел поблагодарить всех пассажиров.
— А! — догадался он. — Одну фразу можно. Только чтобы без всяких там штучек-дрючек. У нас строго.
— Понимаю. Только одну фразу.
Он что-то переключил, сунул мне микрофон в руки, потом снова взял в свои и сказал чуть даже торжественно:
— Товарищи пассажиры, внимание! Внимание!
Затем он снова передал микрофон мне и жестом показал: «Говори».
Я заволновался, ведь фраза у меня так и не была готова.
— Товарищи, — сказал я, задыхаясь. — Люди! Человеки! Спасибо вам за все!
