Рассматриваемое с точки зрения последствий, какие принесло за собою для королевской власти подобное соединение, оно оказалось крайне выгодным для нее, но в ту пору, когда оно образовывалось, оно являлось крайне опасным для правительства, честолюбивые замыслы членов этой новой лиги, этой партии оппозиции, могли быть, да и действительно были удовлетворены искусным правительством в лице Ришелье, не побоявшимся раздавать ее членам видные места, и таким образом были направлены в пользу государства, которое лишило их той силы, какую они могли иметь, будучи все в одинаковой мере отстраняемы от дел. Но правительство, во главе которого стояла Екатерина Медичи, не обладало тою прозорливостью, тем ясным пониманием интересов власти, которым отличался кардинал Ришелье. Ввиду опасного настроения умов в среде католической знати правительство могло, удовлетворением честолюбия таких лиц, как герцог Алaнсонский, Монморанси-Данвиль, принц Конде и другие, направить движение если не прямо в свою пользу, то не по тому пути, по которому оно пошло; оно могло воспрепятствовать возникновению опасной для него лиги. Но правительство не оказалось способным к выполнению этой задачи. Екатерина Медичи слишком ревниво любила власть; она боялась уступить ее кому-либо и систематически противодействовала всякой попытке дать власть или влияние кому-либо из членов партии политиков.
Даже больше. В самые критические минуты она еще более раздражала их, отнимая у них и ту власть, которую они имели прежде, или просто держала их под арестом. Та система притворства и обмана, которой она всегда следовала, ее тактика — разъединять членов партии, — которую она с успехом применяла прежде и благодаря которой ей удалось отторгнуть Антуана, короля Наваррского, от союза с гугенотами и возбудить ожесточенную вражду к Гизам, коих она искусно успела выставить опаснейшими врагами кальвинистов, — эта тактика теперь потеряла силу и не могла более приносить прежних результатов. Варфоломеевская резня, которую все единогласно приписали ей, раскрыла глаза, и прежнее ее обаяние исчезло… Можно сказать даже более. Все ее усилия, потраченные в пользу усиления власти короля и ослабления оппозиции, все ее средства, которые она с такою энергиею и неутомимостью преследовала в течение долгого времени, теперь обращались против нее. Она сама, собственными руками, создала эту оппозицию.
Я имел случай указать на то, какие успехи были достигнуты централизациею во Франции. Мы видели, что они заключились гораздо более в чисто внешнем объединении страны и менее всего во внутренней работе, ассимиляции разрозненных и враждебных элементов французского общества. Но к XVI в. дело внешнего объединения было вполне почти окончено, и к этому времени стали обнаруживаться все с большею силою попытки объединить страну и внутри. То были самые разнообразные попытки, имевшие целью создать единство и судебное, и административное, попытки в большей или меньшей степени успешные, хотя далеко не достигавшие в то время, о котором идет речь, той силы, какую им придал Ришелье, а впоследствии французская революция. Элементы, враждебно настроенные против власти, стремившейся обезличить страну, объединить ее сохраняли еще в значительной степени политический характер, обладали политическим, а не одним только социальным значением. Употреблять силу против этих враждебных элементов, подавить их и сделать послушным орудием в руках власти было крайне трудно, да и вряд ли возможно. Опыты прошедшего ясно доказывали это: дворянство и города, несмотря на все понесенные ими потери, сохранили еще и в XVI в., как мы видели, привязанность к старине, к ее вольностям и привилегиям, и готовы были с оружием в руках отстаивать их против правительственного вмешательства. Чтобы ослабить эту политическую силу, необходимы были иные средства, а не одна сила, необходимо было путем медленного влияния на эти политические элементы извратить их природу, отыскать для честолюбия их представителей такую арену деятельности, на которой они сделались бы безвредны для власти, где бы их борьба и соперничество влекли их к разорению и нравственному, и материальному, и заставили бы их в лице короля искать прибежища и милости. Для буржуазии подобною ареною служили должности, которые щедрою рукою раздавала им королевская власть, и мы имели случай видеть, как мало ошиблась власть в своих расчетах, каких верных союзников, каких энергических защитников нашла она в этой среде. Для обуздания знати существовало иное средство — привлечение ее ко двору, и оно оказалось наиболее надежным и верным для достижения цели и помогло более, чем что-либо другое, созданию абсолютизма, обезличению знати. Придворные удовольствия и празднества, разврат и господство женщин, эти всегдашние орудия отвлечения мысли от вопросов жизни, медленно всасывали в себя знать, и когда всасывание было покончено — старый дух знати исчез безвозвратно, и вместо опасных соперников королевская власть нашла льстивых и угодливых слуг. Подобная замена одного настроения, одного образа мыслей другим была тем более неизбежна, что власти не было нужды прибегать к изобретательности, что в старых феодальных учреждениях; в старых нравах она находила богатый запас средств для превращения знати в сове покорное орудие. Двор был учреждением, исстари существовавшим во Франции. У каждого богатого и знатного сеньора существовали подобные дворы, в их замки собирались вассалы, к ним посылалось для обучения рыцарским доблестям молодое поколение. Те же чины, тот же блеск и великолепие, те же празднества и привычки, которые встречаются при дворе позднейших королей, господствовали и здесь в замках, в этих «школах вежливости и других добродетелей»
