Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции - страница 142
Он может и совершенно вправе низложить его, даже убить[1167], призвать для своей защиты иностранцев и вместе с ними бороться против тирана и его клевретов[1168].
Таковы были те в высшей степени радикальные воззрения на власть и на отношения к ней подданных, которые провозглашали открыто гугеноты. Но то не были прогрессивные воззрения, то не были, как обыкновенно думают, мнения, на которых было построено здание европейского радикализма. Либеральные по своей форме, они были в высшей степени ретроградны во своей сущности: они исходили от лиц, заинтересованных в восстановлении того старого и уже отживающего строя, который такою страшною тяжестью лежал на народе и были простыми аргументами в пользу восстания этого строя. Даже более. Они служили защитою, были писаны в видах поддержки требований не всех сословий, а лишь одной знати, причем, в силу необходимости, и только одной необходимости, делались уступки в пользу буржуазии. Одно сличение содержания этих брошюр с тем, что было писано, не говорю уже деятелями Лиги, а даже умеренными католиками, показывает ясно, в чем заключалась суть всего дела. Достаточно для этой цели раскрыть сочинение Ле Бретона (Le Breton): «Remonstrance aux trios estats de la France, et à tous les peuples chrestiens, pour la deliverance du pauvre et des orphelins», чтобы убедиться, какого рода тенденции преобладали в среде кальвинистской партии. И Лебретон, как и кальвинисты нападают на состояние жалкое страны, ставят его в вину короля, но в то время, когда Лебретон единственное средство спасения находит в перенесении верховной власти в среду городов, у кальвинистов при самом тщательном исследовании нельзя найти и тени чего-нибудь, похожего на предлагаемое католиками господство городов. «Так как, — говорит он, — нет в государстве власти, которая заправляла бы делами, то города должны взять это на себя, так как им одним лучше всего известно, как важно соблюдение правосудия в стране… Необходимо, чтобы мэры, эшевены и городские нотабли получили полнейшую власть в городах, как для созвания Генеральных штатов, так и для управления… Далее, необходимо, чтобы все замки и крепости, которые находятся или в самых городах или вокруг городов и которые принадлежат государству, были переданы в руки эшевенов[1169]. Дворянство допускалось лишь как союзник, как помощь в борьбе с властью, но если кто-либо из знати не отвечал на призыв городов, он должен быть признан бунтовщиком и ему не должно ни в каком случае давать пощады»[1170]. Защищали ли что-либо подобное гугеноты? Старались ли они и в своих брошюрах, и в своей деятельности достигнуть той же цели, дать демократии городов, народу перевес в государстве? Всякий, даже поверхностно знакомый с политической литературой кальвинистов, должен дать отрицательный ответ.
В самом деле, во имя чего ратовали публицисты кальвинистской партии, на каких данных опирались в своих выводах, какой идеал правления выставляли наилучшим для благосостояния общества?
Эти вопросы редко прилагались к политическим теориям кальвинизма, и оттого представление о них было по большей части крайне ошибочным. Не демократический строй, не равенство сословий защищали они. Они не были также, как думает Мишле, предшественниками деятелей 89 года: их идеал находился не в будущем, а в том прошедшем, когда существовал феодальный строй, когда свобода и господство знати служили основным началом жизни. Правда, публицисты эти говорили много и хорошо о «народе», но под этими словами они понимали не массу, не всех, а часть народа, высшее сословие. Его права и были для них важны, — об остальном они не заботились.
В своих выводах гугеноты опирались на Библию и на примеры, представляемые историею Франции и других средневековых государств. Когда они доказывали, что народ выше и могущественнее короля, что он избирает его, то имели ввиду примеры такого избрания в истории своей родины. «Разве франки, — говорили они, — не сажали на щит своих королей? Разве Гуго Капет по наследству получил корону? А в Польше, Испании и других государствах разве не магнаты, как и во Франции, всегда избирали своего короля?»
