Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции - страница 144
А теперь в каком она состоянии? Разве она сохранила вполне свои старинные учреждения? Разве должности, принадлежавшие прежде знатным людям, не в руках плутов? Разве они отдаются тем, кто заявил свои доблестные качества при защите общественного блага? А из каких людей состоит государственный совет? Какой пользы можно ожидать от него, когда презрение ко всему честном в ходу между его членами, когда все они — гарпии, кровопийцы, переполнившие Францию кровью ее сыновей? Разве существует хоть один город, хоть одна деревня, хоть один уголок во всей Франции, которые не были бы обагрены кровью тех, кто положился на слово короля? Не есть ли это все дело самого короля? Или, может быть, королем овладели недостойные лица и его именем грабят страну? Если так, то было ли когда-нибудь более удобное время для защиты дворянских прав[1188].
А отчего все это происходит, откуда все эти бедствия, угнетающие Францию? В чем причина зла?
Вопросы сводились у них опять к тому же, к чему, как мы видели, гугеноты приходили чисто теоретическим путем. — Все зло в тирании, в угнетении знати, в стремлении уничтожить ее.
Но если это так, если, следовательно, дворянству необходимо восстать против тирании, так как в нем одном надежда и спасение Франции, если, наконец, его господство — гарантия безопасности и благосостояния страны, то какую форму должно принять правление во Франции, какие учреждения должны быть в ней введены, чьему примеру должно было следовать в их создании?
То был важнейший вопрос для гугенотов, к нему сводились все их рассуждения. Если аристократическая монархия составляет лучшую форму правления, если при ней Франция когда-то благоденствовала, то должно восстановить ее, восстановить и тот старый порядок вещей, который создали предки.
Так разрешался вопрос. В брошюре «Francogallia», вышедшей в августе-сентябре 1673 г. и принадлежащей перу уже известного гугенотам писателя Готомана[1189], этот вопрос рассматривается именно с этой точки зрения, и эта точка зрения признается самим автором наиболее верною и справедливою, прямо ведущею к цели. «Я утверждаю, — пишет он в предисловии, обращаясь к Фридриху, електору Рейнского Палатината, — что главная причина зол и бедствий страны заключается в той ране, которая была нанесена ей рукою того, кто около ста лет тому назад поколебал учреждения наших предков»[1190]. А эти учреждения признавались им идеалом государственно строя, а люди, создавшие их, — людьми громадного ума и способностей[1191]. «Я не сомневаюсь, — восклицает он, — что единственное лекарство наших бедствий заключается в восстановлении тех учреждений, в приведении нашего расшатавшегося государственного строя к тому доброму согласию, которое существовало при наших предках»[1192].
Время, в которое вышло это произведение, было именно таково, когда в произведениях, подобных «Francogallia», чувствовалась особенная нужда. То было время, когда взаимные отношения дворянства и трона достигли до крайней степени напряженности, когда взаимное недоверие и ненависть проявились наружу в значительной степени, а то, что предлагала власть, ее эдикт, данный в Булони, слишком мало удовлетворял дворян, оскорбленных унижением их вождя, озлобленных мерами, к которым прибегло правительство, наглым его обманом и вероломством, когда дворяне добивались с оружием в руках тех прав, которыми они владели некогда, открыто заявляли, громко говорили о том, о чем прежде боялись даже и думать[1193], и добивались доступа к власти, к правлению, от которого их оттеснили итальянца разные выскочки, люди среднего сословия и Гизы. Они стремились спасти bien public, который втаптывался в грязь королевою-матерью и ее креатурами, и протянул и руку сословию, с которым разделяла их вековая вражда, предложили союз городам, обещая им гарантии, прельщая их свободными учреждениями, в которых им дано будет широкое участие. Памфлет Готомана отражал в себе вполне все эти стремления и желания: он выражал вполне то, что смутно бродило в умах, сводил в одну систему все те требования чисто политического характера, которые предъявляла знать, и послужил, так сказать, тем звеном, которое соединит с партиею кальвинистов ту католическую знать, политическая программа которой вполне сходилась с программою гугенотов. Обусловленный событиями Варфоломеевской резни, вызванный ею, этот памфлет тем не менее не затрагивал религиозных вопросов; автор его не выходил в своей аргументации, подобно другим публицистам партии, из положений, основанных на библейском тексте, а опирался исключительно на событиях прошлой истории Франции; ему не было дела до того, что должно предпринять для достижения свободы совести, для обеспечения религиозных прав, — он заботился лишь об отыскании средств, как успокоить взволнованную страну, какие учреждения дать ей, чьему влиянию отдать предпочтение. Оттого впечатление, произведенное книгою, было чрезвычайно сильно: правительство деятельно принялось опровергать доводы автора, предлагало даже деньги, чтобы отклонить его от сочинения трактатов, направленных против королевской власти
