То была медленная агония смерти, от которой спастись не было возможности. Ничтожный запас припасов, сбереженный для солдат, истощался, и уделить что-либо бедным — значило лишить город гарнизона. Тогда городской совет решился на крайнюю и жестокую меру: он распорядился прогнать из города часть бедняков. Несчастные сопротивлялись, — их силою заставили выйти из города, а католики прогнали их из лагеря, и все они погибли от голода. В одной хижине солдаты, отправившиеся для фуражировки, нашли трупы мужчины и женщины и двоих детей едва живых… Но и это средство не помогло: голод и неразлучный спутник его смертность, увеличивались все более и более.
Страдания, которые приходилось переносить жителям, были ужасны, а между тем их энергия, их решимость не отдаваться в руки врага не ослабевали. Никто не осмеливался заговорить о сдаче: чувство ненависти к католицизму, сознание величия и святости защищаемого дела пересиливало все мучения. И это настроение охватывало большинство жителей. «Я знал, — пишет Лери, — десятилетнего мальчика, который в предсмертной агонии утешал родителей, рыдавших у его постели, сжимавших его руки и ноги, сухие, как палки». «Зачем вы плачете? — говорил он им. — Я не прошу у вас хлеба: я знаю, что у вас нет его. Но если Богу угодно, чтобы я умер от голода, надобно принимать с благодарностью его волю. Разве Лазарь не умер от голода? Разве я не читал об этом в Библии?» А среди взрослых немало было таких, которые покорно переносили страдания. Они молились, просили о милосердии, но клялись пред волею божества, карающего за грехи. Большинство солдат, которым делали частые смотры, выглядывали бодро и готовы были драться с врагами до истощения сил, выказывали желание вступить в борьбу с католиками и охотно клялись защищать города, несмотря ни на что. Правда, были изменники, но их было немного; да они жестоко расплачивались за измену: им приходилось выдерживать долгое тюремное заключение.
В таком положении находились дела почти до конца июля. Но могла ли решимость и энергия продолжаться еще дальше? Могли ли все жители переносить страдания и все-таки отказываться от капитуляции? Несомненно, значительное число лиц готово было на всякие мучения, но в среде горожан, даже солдат, терпение ослабевало, и бывали случаи, — повторявшиеся в конце июля и особенно в начале августа все чаще и чаще, — когда даже те, кто стоял на страже, бросали оружие, перелезали через стену и убегали в католический лагерь, несмотря на то, что знали, что там их ожидает верная смерть. То было неизбежным последствием полнейшего истощения съестных припасов. В начале августа была зарезана последняя, оставшаяся в живых, лошадь, были съедены шесть коров, молоко которых предназначалось для детей. В городе нечего было есть. А надежда на помощь, поддерживавшая энергию у большинства горожан, все более и более ослабевала и уже к половине июля исчезла совсем. Ла-Флер, привезенный в Сен-Сатюр, дал знать горожанам, что предприятие не удалось, а новый посол, отправленный из Сансерра для разведок, вернулся в город и рассказал подробно состояние дел в королевстве[1075]. Жители узнали, что Рошель заключила мир с королем, что гугеноты юга прекратили военные действия. Да к тому же смотр, произведенный губернатором города в конце июля, показал, что число солдат уменьшилось наполовину, что, следовательно, возможность защиты против многочисленного неприятеля слишком мала. Сильное уныние овладело большинством; оно ясно увидело, что нечего надеяться на помощь извне, что приходится капитулировать, и теперь употребляло все усилия, чтобы начать переговоры с Ла-Шатром[1076]. Губернатор города Жаунно, даже некоторые из капитанов армии настаивали на этом, и 8 августа решились устроить свидание с сьером Монтиньи, к которому гугеноты относились с доверием[1077]. Но когда пришлось порешить вопрос о сдаче города на городском совете, беглецы и пасторы высказали всю свою энергию, чтобы устранить переговоры. Заседание совета было чрезвычайно бурное. Оно напоминало то время, когда беглецам приходилось бороться с «жирной буржуазией». Но воззвания к чувствам горожан не находил более сильного отклика, и на призыв действовать заодно ответа не было. «Мы не хотим ждать более!» — кричало большинство. «Дела и так уж слишком затянулись. Лучше умереть от меча, чем с голоду», — напрасны были просьбы успокоиться и обсудить дело, большинство горожан протестовало и заявило, что выйдет из собрания. Терпение беглецов лопнуло. Засверкали шпаги, и кровь едва не обагрила города. Толпа солдат собралась подле дома губернатора. Страшное волнение поднялось в городе, и все ожидали, что начнется междоусобная война. Капитан Монтобан заперся даже в своем доме с вооруженными солдатами. Он отказался подчиниться решению горожан начать переговоры
