Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции - страница 130
То было заблуждение с их стороны, и вскоре оно обнаружилось. Если бы ведение переговоров было предоставлено одному Ла-Шатру, — судьба города была бы крайне незавидна, но король дал Ла-Шатру инструкции, и эти инструкции ограничивали в значительной степени его влияние. Польские послы, явившиеся во Францию за Генрихом Анжуйским, избранным королем Польши, узнали о бедствиях Сансерра и требовали смягчения его участи. В Польшу проникли тогда идеи протестантизма, принятые значительным числом польской шляхты, а она не могла не относиться сочувственно к судьбе своих единоверцев. Монлюк, епископ Валенский, бывший главным деятелем в переговорах с Польшею по вопросу об избрании Генриха королем польским, обещал послам от имени короля, что свобода совести гугенотов будет обеспечена, и настаивал теперь особенно сильно на исполнении своего обещания. Ему удалось добиться у короля и его матери предписания Ла-Шатру предложить возможно более выгодные условии Сансерру[1080].
Это успокоило беглецов, и 15 августа переговоры начались. Ла-Шатр послал в Сансерр двух офицеров своей армии с письмами самого успокоительного свойства. В собрании народа, происходившем в церкви св. Иоанна, были прочитаны эти письма Ла-Шатра, и в ответ на его предложение прислать условия капитуляции собрание отвечало полным согласием. 16 августа два комиссара от коммуны были отправлены в лагерь, и после двухдневных переговоров условия капитуляции[1081] были подписаны. Исповедование религии было дозволено всем жителям Сансерра, и туземцам, и беглецам, король прощал все обиды, нанесенные ему городом, гарантировал жизнь его жителям и честь их женам и дочерям. Горожане обязывались только заплатить сорок тысяч ливров как средство избавиться от грабежа города солдатами. Гарнизону Сансерра дано было право свободного выхода из крепости и с оружием в руках, а лицам, желающим оставить город, предоставлено было избрать любое место в государстве для жительства.
В ожидании утверждения королем условий капитуляции, военные действия были прекращены, и между городом и лагерем завязались отношения. Офицеры армии Ла-Шатра устраивали обеды в честь защитников Сансерра, и даже Лери — этот, по общему мнению католиков, главный деятель защиты, присутствовал на обедах, беседовал с Ла-Шатром, относившимся с полным уважением к герою-пастору. Ла-Шатр просил у Лери дать ему дневник, который тот вел во время осады[1082].
Примирение, казалось, было полное, и как ни тяжело было гугенотам сдать город, они покорно приняли условия, которые обеспечивали за ними то право свободы совести, из-за достижения которого они перенесли столько страданий. Но вскоре они должны были разочароваться во своих надеждах. Еще 13 августа, когда переговоры только что начались, Ла-Флер был повешен на площади Буржа[1083]. Страшные мучения перенес этот защитник Сансерра, но ни разу не ослабел, не пал духом. Едва только успел он оправиться от ран, как немедленно же подвергся всем ужасам пытки. Все члены его были изломаны, и Ла-Флер походил на исковерканную массу скорее, чем на человека. Но жестокие мучения не вынудили у него признания, с кем он имел сношения среди дворянства Берри, и судьи, не добившись ответа, отдали его в руки палача…
То было предвестие будущего, но гугеноты Сансерра не знали еще ничего о судьбе своего собрата.
Несколько дней спустя после заключения перемирия утверждение условий капитуляции было прислано, и гарнизон с торжеством вышел из города и прошел сквозь ряды королевской армии, смотревшей с уважением на этих героев, перенесших столько страданий, но не допустивших многочисленной армии победить себя. «Прощайте, товарищи!» — кричали солдаты вслед за удалявшимся отрядом[1084]. Вскоре после выхода гарнизона ушел из Сансерра и Лери, и город очутился теперь вполне в руках Ла-Шатра.
31 августа, в десять часов утра, жена Ла-Шатра совершила торжественный въезд в город, в котором муж ее был полным властелином, а за нею двигался целый кортеж победителей. Впереди тянулись длинною цепью католические священники в торжественных облачениях, с крестами в руках и громко пели
