Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции - страница 114
А между тем из ратуши стали выходить новые законы, превосходившие друг друга своею суровостью. Было строжайше запрещено оставлять город даже женщинам, и лишь одним старикам, и то за большую плату, дозволено было выдавать па-спорты. Кроме того, имущества лиц, оставляющих город, облагались большим налогом, чем имущества остальных граждан[1011]. Уже одна эта мера возбуждала неудовольствие. Но городской совет действовал решительно, и богачам было крайне невыгодно жить под управлением подобного рода. Недостаток в съестных припасах увеличился в значительной степени, беднякам грозил голод — и вот городской совет издает постановление: каждый зажиточный гражданин обязан дважды в неделю выдавать пищу беднякам[1012]. То не было лишь постановление, обладающее качеством подобных постановлений — оставаться на бумаге: мэр ревностно заботился о действительном применении его к делу. Вместе с членами совета он работал энергически день и ночь, до полного истощения сил, для удержания города в спокойствии и подчинении. Все зачинщики беспорядков, все ослушники распоряжений совета заключались в тюрьмы. Богатые и знатные горожане, агитировавшие в городе для составления прошения, набиравшие подписи, попали под суд, для решения их дела составлена была особая комиссия[1013].
Но все эти меры не приводили к цели. Волнение не только не ослабевало, а напротив усиливалось все в большей степени. Уже одна суровость мер, принятых ратушею, показывала, что положение партии «рьяных» становится крайне шатким, что она боится выпустить из своих рук власть, что она не имеет уже прежней прочной опоры. А положение города, те страшные потери в людях, которые понесла Рошель, не могли содействовать упрочению влияния «рьяных». Сильная и долговременная бомбардировка, частые штурмы, производимые королевскими войсками, страшно повредили укрепления города. Бастион Евангелия представлял груду развалин, — не в лучшем состоянии находилась и башня св. Николая и городские стены. Возможность вторжения в город представлялась очень легкою, и даже «рьяные» должны были сознаться в отчаянном положении города. Когда Генрих Анжуйский потребовал от послов Рошели пропуска в город и торжественного вступления в него, они отсоветовали это. «Вместо восторженных кликов радости, — говорили они Генриху, — вас встретят слезы и вопли женщин и детей, лишившихся отцов и мужей!»[1014]
Но несмотря на подобное положение города, несмотря на настояния «умеренных», переговоры велись крайне вяло. Городской совет настаивал на ограждении привилегий и вольностей города и прерывал сношения, едва только встречал сопротивление, несогласие в королевском лагере. Однажды, после страшной бомбардировки, совершенно разрушившей ворота св. Николая, решились начать переговоры, но в паспорте, выданном Генрихом Анжуйским рошельским послам, жители Рошели были названы бунтовщиками (rebelles)[1015]. Городской совет счел это оскорблением, и паспорты были возвращены.
Все это не могло не возбуждать неудовольствия в среде «умеренных», решившихся во что бы то ни стало заключить мир, не могло не вызывать новых смут, а вследствие этого и новых предписаний, еще более суровых, со стороны совета. Одна мера переполнила чашу, и «умеренные» решились действовать прямо и открыто. Когда переговоры были прерваны, совет издал постановление, по которому строжайше воспрещалось жителям входить в какие бы то ни было сношения с осаждающими[1016]. Капитан Браньо (Bragneau) нарушил его и устроил пирушку, на которую были приглашены офицеры королевской армии. Мориссону донесли об этом, и испуганный и раздраженный в высшей степени, он прибежал на пирушку, приказал схватить капитана и предписал участникам пирушки немедленно же оставить город. То была мера, вполне оправдываемая теми опасностями, которые грозили городу, но она возбудила сильное неудовольствие в жителях Рошели, теперь уже открыто требовавших заключения мира и успевших добиться цели. Изнурительная, неустанная деятельность, борьба с постоянным сопротивлением всем мерам правительства подорвали здоровье Мориссона и заставили его слечь в постель
