— Ну, а ты как сам думаешь, может Серко против государя Сечь поднять?
— Вряд ли. Болен он, какой из него ныне вояка. Вот языком и воюет, из атаманства не хочет уходить. А Сечь против Москвы — об этом и думать смешно, всё равно что комар супротив быка.
— А чего ж тогда грозится?
— А как же? Ведь Сечь всегда за тем шла, кто кормил её. Ныне, видимо, король подкинул им на зипуны, вот и окрысились на Москву. Пришли Москва подарки побогаче — на хана поворотят. Я так думаю, что Серко и грозится Москве для этого.
— Для чего?
— Для подарков. Мол, погрожусь, напугаются и, глядишь, добрую плату пришлют.
— А почему ты так думаешь?
— А потому что Серко не случайно свои угрозы при мне говорил. Он же знает, что я передам гетману, а гетман — Москве. Небось напрямую-то Москве он никогда не грозил. Наоборот, всегда в верности клялся.
— Ну что ж, пожалуй, ты прав, Роман. Спасибо за рассказ, можешь идти.
Чуйкевич вышел, и скоро явился в горнице гетман:
— Ну что, славные новости из Сечи?
— Твой канцелярист умный парень, — сказал задумчиво Украинцев. — И новости его из Сечи не такие уж страшные.
— Как? Серко передаётся королю, а ты говоришь, не страшные.
— Ну и что? Кошевому надо Сечь кормить, у них только рыба своя, а остальное всё покупать надо или грабить. Мы плохо им платим, что там говорить, а король, видно, подкинул деньжат. Вот Иван и грозится, да ещё и прилюдно, деньги-то отрабатывать надо. А там, глядишь, Москва напугается и ещё подарков пришлёт.
— Ну ты, Емельян Игнатьевич, выходит, оправдываешь Серко?
— Я не оправдываю, я стараюсь понять его. Вон твой Роман — канцелярист, а не хуже другого боярина раскусил кошевого.
— Что же он мне «раскушенного» не преподнёс?
— А ты и не догадываешься?
— Нет.
— Он тебе преподнёс такого, какого ты его видеть хочешь. Изменник. И всё. Он, чай, у тебя служит и тебе угодить рад. Молодой, старательный и очень умный. Цени. Пожалуй, даже хорошо, что ты вышел. При тебе бы он вряд ли рассуждать стал, доложил бы, и всё. А я у него собственное мнение вытянул, и оно оказалось толковым. Подскажу государю, чтоб слали в Сечь содержание.
— Туда войско слать надо, а не содержание.
— То не нам с тобой решать, Иван Самойлович, государю. А он к Серко благожелателен.
— С чего бы это?
— Да когда-то Серко со своими казаками, ещё при Алексее Михайловиче, сочинили ответное письмо султану, кажется Мухаммеду IV, письмо соромное, ехидное. Так, веришь, государь его наизусть помнит, и когда вспоминает, хохочет от души. Я полагаю, от этого и к Серко приязнен.
— Где ж он его взял, письмо-то?
— А список с него у Алексея Михайловича в бумагах хранился. А Фёдор Алексеевич, будучи царевичем, натыкался на него.
— Ну что будем решать, Емельян Игнатьевич? — воротил разговор гетман до главного предмета переговоров.
— Решение одно. Ты ныне или завтра соберёшь свою старшину, посоветуешься обо всём, о чём мы говорили. И напишешь всё государю на бумаге, и в отношении мира с турками, союза с поляками, ну и про Сечь, разумеется подробно.
— Хорошо. Я думаю, и старшины меня поддержат. С султаном мир, с королём никакого союза.
— Там увидим. С Богом, Иван Самойлович.
Украинцев задержался в Батурине ещё на три дня. За это время ему изладили коляску, заменили шкворень, перетянули шины, подкормили коней. Но главное, гетман написал обстоятельное письмо государю о решении совета старейшин по вопросу мира с султаном и союза с поляками. В самом конце было приписано и об Иване Серко, о его тайных переговорах с королём и ханом. Гетман не удержался от соблазна ещё раз лягнуть своего недоброжелателя, тем более было за что. А там пусть решают.
