Делать нечего, Даудов начал переводить на турецкий хитроумный текст патриаршей грамоты.
Однако не одна Москва жаждала мира. И Стамбул не менее её желал того же. Потеряв в последнем Чигиринском походе очень много людей, в результате получив лишь развалины города и уразумев, что война — дело весьма разорительное, султан тоже решил искать мира с Россией. Но поскольку победителю было как-то неловко заявлять побеждённому о таком своём желании, султан дал поручение валахскому господарю Иоанну Дуке быть посредником при заключении мира между Россией и Портой.
Даудов ещё только собирался выезжать со своей миротворческой миссией, а уж от султана поскакал гонец в Валахию с теми же намерениями.
Валахский господарь, безропотно подчинявшийся султану, получив столь важное поручение от своего высокого покровителя, вызвал к себе капитана Билевича.
— Капитан, поскольку вы хорошо говорите по-русски, как, впрочем, и по-турецки, я поручаю вам от имени султана выехать в Москву и переговорить там насчёт перемирия Порты с Россией.
— Хорошо, государь.
— По пути заедьте в город Казыкермень, что в низовье Днепра, повидайтесь с Юрием Хмельницким.
— Что я должен передать ему?
— Ничего, капитан. Ничего. Вы просто должны узнать, что это за фигура. Почему турки в борьбе за Малороссию поставили на него?
— Очевидно, из-за фамилии. Раз гетманом был Богдан, почему бы его булаву не передать сыну, тем более что она уже у него как-то была.
— Разумеется, это имело место. Но пока турки именуют Хмельницкого князем Малороссийским, у них не может быть настоящего мира с Россией. Вы понимаете?
— Да, государь.
— Вот поэтому вы должны увидеть его. В Москве вас обязательно спросят о Хмельницком, и вы должны знать, что им ответить. И отвечайте о сём без лукавства, что увидите, то и говорите. Если удостоитесь чести приёма у великого государя, передавайте ему от меня поклон и искренние поздравления с воцарением. Хотя, разумеется, я опоздал с этим. Но, увы, не представлялось оказии. А ныне вот вы, да ещё с таким важным, а главное, желанным для Москвы предложением. С Богом, в путь, капитан.
На крыльце избы, в которой жил князь Малороссии Юрий Хмельницкий, стоял здоровенный казак с турецким ятаганом за поясом. Навалившись на балясину, он лузгал семечки, и хотя сильно и далеко сплёвывал шелуху, она отчасти застревала на его длинных усах и даже на отворотах жупана.
— Сюда ходу нема, — сказал казак Билевичу, явившемуся перед крыльцом.
— Но мне нужен Юрий Хмельницкий.
— Гетман спит.
— Так разбуди, уж скоро полдень.
— Не велено беспокоить.
— Но я от султана, — начал выходить из терпения капитан.
— А хошь бы и от Господа Бога, — отвечал казак, продолжая подпирать балясину и лузгать семечки. — Не велено, и годи.
Билевич уже намеревался уйти, как вдруг дверь избы резко распахнулась и на пороге явился в исподней сорочке Хмельницкий.
— Кто тут посмел меня требовать?
— Да вот пришёл какой-то. Говорит, от султана, — сказал казак, отрываясь от балясины и переставая щёлкать семечки.
— Кто такой? — уставился мутным взглядом Хмельницкий на Билевича.
— Капитан Билевич, — вытянулся по-военному гость. — Хотел просить вас принять меня, поскольку я еду с поручением султана.
— 3-заходи, — сказал Хмельницкий, отступая внутрь избы. — Охрим, никого ко мне не пускать.
— Слухаю, гетман.
Проходя мимо Хмельницкого, капитан почуял тяжёлый запах винного перегара, исходившего, казалось, от всего тела князя Малороссийского.
Он вступил в полутёмную прихожую, Хмельницкий, шедший следом, сказал:
— Налево и прямо.
Они вошли в большую горницу со столом посредине, на котором громоздились неубранные тарелки и остатки закуски, бутылки, куски хлеба. В горнице стоял устойчивый дух горилки и чего-то ещё прокисшего.
— Вечор с есаулом ужинали, — сказал Хмельницкий и закричал: — Гапка, дура чёртова, убери со стола.
Из угловой горницы послышался шорох, потом шлёпанье босых ног и появилась дородная женщина в малороссийской вышитой рубахе.
— Чего кричать? Сами ж ввечеру не велели убирать. А теперь «дура».
