— Такое воинство, государь, уж ничем не исправишь. Совесть-то у всех разная, у одного она есть, а у другого и не ночевала. Надо вводить регулярную армию, которая бы не сбиралась, когда гроза пришла, а всегда была б под ружьём и умела бы владеть оным.
— Что скажете, господа бояре?— обратился к Думе царь.
— Князь Голицын дело говорит, — сказал Апраксин. — Ему и карты в руки.
— А что, Василий Васильевич, возьмись за это. Возглавь комиссию по устройству армии. А?
— Как прикажешь, государь.
— Да я не приказываю, князь, я прошу. Потрудись для отчины. Если хочешь, мы тебя такого дела ради от Посольского приказа освободим.
— Нет, нет. Приказ пусть за мной останется. Пока с поляками нового перемирия не заключим, я из него уходить не стану. Если позволишь, государь, я в комиссию приглашу ещё нескольких человек.
— Пожалуйста, Василий Васильевич, бери кого хочешь, от кого, считаешь, делу польза будет.
— Я подберу, государь, людей. Но дело сие долгое. А война ждать не будет, надо попробовать и через Царьград что-то проведать о турках.
— Да мы уж отправили к султану стольника Поросукова с нашей грамотой, с просьбой как-то остановить войну. Ведь не одни мы, а и они великий урон и убыток от неё терпят.
— Не думаю, что Поросукову удастся сие.
— А не удастся, так хоть планы их выведает.
— Ну, о планах и так судить можно, по скоплению войск. Добра ныне летом ждать нечего. Чигирин надо усиливать.
— Кого ты предлагаешь в воеводы в Чигирин, Василий Васильевич?
— Я бы послал туда окольничего Ивана Ивановича Ржевского, он бесстрашный боевой человек, а главное, хорошо ладит с малороссиянами. Надо только, чтоб Ромодановский и Самойлович обеспечили его боевым запасом и хлебом.
— Родион Матвеевич, — обернулся царь в сторону Стрешнева. — Немедленно заготовь указы Ромодановскому и Самойловичу о помощи Ржевскому. Я потом подпишу.
— Хорошо, государь, после обеда они будут готовы.
— Ну что, господа бояре, не время ли в трапезную отправляться?
— Время, государь, — закачали головами бояре.
Все знали, что после обеда Фёдор Алексеевич вряд ли придёт в Думу, но разделить с ним трапезу за великую честь почитали: с одной тарелки с царём едывали!
Турецкий султан изволил внимательно выслушать царскую грамоту и посланцу Москвы Поросукову сказал следующее:
— Я, как и твой государь, мечтаю о мире меж нами и приму его предложения, но лишь после того, как будут Чигирин и всё Правобережье уступлены нам и как будет признан князем Украины Юрий Хмельницкий, который, как и мы, печётся о счастье своего народа.
— Я передам твою волю своему государю, — отвечал стольник Поросуков, не смея возражать султану, не только потому, что не имел от царя на то полномочий, но и потому, что, возражая султану, мог запросто загреметь в тюрьму. Такое в Царьграде бывало нередко.
Поздно вечером Поросуков отправился к Царьградскому православному патриарху, о чём его ещё в Москве наставили: «Обязательно зайти к патриарху, он нашей веры и великую любовь к России питает, он многое знает и обязательно сообщит нечто важное о турских злоумышлениях. Обязательно навести патриарха».
Патриарх встретил прибывшего издалека единоверца по-домашнему, в чёрной рясе без всяких украшений, лишь с крестом на животе, которым и осенил гостя. Дал приложиться к руке.
— Ну что, сын мой, султан, чай, не пошёл на уступки?
— Ни на шаг, святый отче.
— У-у, чрево басурманское ненасытное. Чем более хапает, тем более алкает.
— Что бы ты мог передать, святый отче, моему государю?
— Во-первых, скажи великому государю, что я желаю ему добра, как себе царствия небесного, и о чёрных замыслах неприятеля Христова объявляю: султан турецкий этим летом с войсками своими поганскими устремляется на Украину и желает из-под державы его царского величества владения Петра Дорошенко отобрать, а потом и всей Украиной овладеть.
— А как считаешь, святой отец, они надёжны на свой успех?
— Вот то-то, что не очень. У них кто-то там пророчествует, что они царским величеством побеждены будут. Поэтому султан, боясь этого пророчества, сам пойдёт только до Бабы.
