— Ну что, хлопцы, — заговорил атаман. — Злом на зло государь не велел воздавать. Прав великий государь, мы христиане. Надо, братцы, назад повертать.
Зашумели, завздыхали казаки:
— Супротив государя неможно.
— Сразу рассудил. Смысленый.
— Оно, конечно, калмыки нам великие пакости творили, но что делать. Тоже государевы слуги.
— Пойдём домой, хлопцы, поперёк государю грех становиться.
— Послухай, — сказал атаман Змееву. — Как я понял, ты сотник стрелецкий.
— Голова.
— Ну голова, всё едино начальник. Вишь, сколь твоих на буграх-то стоят, да все с пищалями. Уж не на нас ли заряжены?
— Что ты, атаман, пищали мы на волков захватили, тут их тьма. А кони их дюже полохаются. Я ж к вам один подъехал без пищали.
— У тебя царская грамота, она сильней и пищали, и пушки потянет, однако. Можешь ехать и сказать государю, что донцы его слухаются. Почитай, теперь весь Дон будет о грамоте гутарить. У меня тут едва не со всех хуторов казаки, около двухсот пятидесяти. Разъедутся, всем перескажут. Так что пусть государь спокоен будет.
Но государю «спокоя», видно, не полагалось. Почти в то же время взбунтовали и ясачные тунгусы. Взбунтовались из-за злоупотреблений ясачного сборщика Юрия Крыжановского, но, как водится, сорвали зло на других. Напали на группу казаков, ехавших из Якутска в Охотск. Как природные охотники, напали из укрытия и внезапно, что и способствовало успеху. Казаков перебили, а обнаружив в возке плачущую женщину, спросили как ни в чём не бывало:
— Зачем плацес, матка?
— Ироды, вы ж мужа мово убили.
— Мы не знали, какая твой муж. Нице, есе много муж будет, матка. Не плаць, не плаць. А иди в Охотск и сказы приказному Ярызкину, цто мы побили казаков за обиды ясацкого сборсика Крызановского.
— Но мы-то, мы-то при чём, — плакала женщина. — Ясачий сборщик вас обижает, а вы казаков убиваете.
— Мал-мал осибка высея, матка. Мы думал, он с вами. Так полупилось, матка. Ты слусай, цто говорят тебе, слусай. Скази приказному, цто Крызановский брал с нас соболя добрые, рыси и олени, а с человека по пяти соболей, и малых робят у нас выискал и велел за них нести по соболю. Малый рази охотник? Какой с него соболь? Отбирал соболей силой и плевал в глаза. И жён и детей наших на блудное дело таскал. Осень плохой целовек Крызановский, осень плохой. Сказы приказному, матка.
Не успела «матка» добраться до Охотска и сообщить приказному Петру Ярыжкину о беде, случившейся на дороге, как под стены города явились тысячи тунгусов и стали осыпать город стрелами.
— Кто их привёл? Кто ими командует? — кричал Ярыжкин, бегая по канцелярии.
— Говорят, Зелемей продел их. Пустил слух, что казаки в Якутске все перемерли и теперь можно Охотск промышлять.
— А где этот чёртов поляк Крыжановский? Из-за него всё это началось. Где он?
— Он запёрся в своей ясачной избе, палит из пищали. Но тунгусы собираются поджигать его, сухой лапник под стены таскают.
Ярыжкин поймал Егорку-толмача.
— Слушай, иди позови сюда Зелемея, скажи, я говорить с ним желаю. Ступай.
Егорка, ухватив крышку от засольной кадушки и заслонясь ею, как щитом, от стрел, густо летящих, выскочил за заплот, закричал по-тунгусски:
— Не стреляйте! Не стреляйте! Я к Зелемею.
Пара стрел всё же впилась в крышку, потом по нему не стали стрелять.
— Зелемей, — сказал Егорка, — приказный Ярыжкин зовёт тебя для переговоров.
— Не верю я ни твоему Ярыжкину, ни Крыжановскому.
— Но зачем вы пришли, окружили город, засыпали стрелами?
— А вот он узнает, зачем мы пришли. Ныне у нас сила.
— Но Крыжановского-то отпустите в город.
— Нет. Крыжановский главный злодей, мы его поджарим как куропатку. Хватит, поиздевался.
— Но что мне сказать приказному? Каков твой ответ?
— Скажи ему, что Зелемей не песец, который сам в ловушку идёт. Ныне сам Ярыжкин и Крыжановский в капкане. Ха-ха-ха.
Вернулся Егорка-толмач в город ни с чем.
— Ну? — спросил в нетерпении Ярыжкин.
— Не придёт. Он считает, что ты его заманиваешь.
— Эх, якори его, как же ты не смог убедить тунгуса. Это что?
— Что «что»?
