И действительно, писал он быстро и размашисто, так что перо посвистывало по бумаге и раза два даже протыкало лист насквозь.
— Прочесть? — окончив писать, спросил пашу.
— Прочитай.
— «Я, князь малороссийский Георгий Богданович Хмельницкий, повелеваю сдать мне стольный город мой Чигирин, которым незаконно распоряжался дотоле Дорошенко, предавший ныне родную землю и оказавшийся в холопах московского царя. Позор предателю и изменнику». — Окончив чтение, Юрий спросил Ибрагим-пашу: — Ну как?
— По-моему, подойдёт, только вычеркни последнюю строчку.
— Позор предателю?
— Да, да, да.
— Почему? Она же очень...
— Ну как хочешь, — отвечал Ибрагим-паша, — я же к твоей пользе советую.
Но пьяный Юрий не усмотрел никакой «пользы» от вычёркивания и оставил всё как было. Призвали конного янычара, на длинное копьё привязали белую тряпицу, на другое, поменьше, примотали грамоту Хмельницкого.
— Это копьё кинешь на стену, — учил его Юрий. — Подъезжая к стене, кричи: «Грамота от князя! Грамота от князя!» А то примут за разведчика, мигом подстрелят. Повтори, как будешь кричать.
— Грамот княз! Грамот княз!
— Ладно. Сойдёт. Скачи.
И янычар поскакал к Чигирину, высоко над ним на кончике копья белой чайкой трепыхался флажок.
Чигиринскому воеводе генерал-майору Траудернихту была доставлена грамота Хмельницкого. Воевода прочёл её, усмехнулся и спросил:
— Кто принёс её?
— Янычар один вершний.
— Где он?
— А он кинул её на стену и ускакал.
— А видели, куда он ускакал?
— Это надо солдат караульных спросить.
Пришли на стену, куда брошено было копьё с грамотой. Один солдат, видевший всё, объяснил Траудернихту:
— Я сразу его заметил, едва он оторвался от обоза, думал уж на мушку взять. Ан вижу, над ним белый прапор, знать, не боевой янычар. А он подскакал, крикнул: «грамотный князь», и кинул копьё с бумагой. Вот и всё.
— А куда он потом ускакал?
— А ту ж, откуда и выскочил. Во-он шатёрчик зелёный, он туда и возвернулся.
— Позовите ко мне есаула, — распорядился воевода, а когда тот явился, сказал ему: — Сдаётся мне, во-он в том шатре сидит «грамотный князь», а именно Юрий Хмельницкий. Подбери добрых орлов десятка два и ныне ж ночью на вылазку. Пусть привезут мне его.
— Слушаю, господин генерал.
— Хорошо, если б кто-то из них говорил по-турецки.
— Есть у меня такие, в полоне турецком выучились.
— Вот и славно. Привезут Хмельницкого, ведро горилки велю выдать.
— Хэх, если поставите ещё одно ведро, казаки могут и самого пашу приволочь.
— Ладно, ладно, есаул. Не хвались, едучи на рать.
Уже за полночь, когда угомонился турецкий лагерь, оставив лишь кое-где сторожевые костры, группа казаков тихо выехала из города и, отъехав немного, спешилась, оставив с конями коноводов. Дальше пошли пешком, имея с собой лишь кинжалы и концы верёвок.
Хмельницкий проснулся от возни, начавшейся в шатре, и сразу понял, что это наскок чигиринцев. В кромешной тьме слышался хрип, вскрики. Кто-то навалился на него.
— Юрас, Юрас, — громким шёпотом звал кто-то.
По голосу Хмельницкий догадался, что зовут не турки. Он столкнул с себя человека и, свалившись с ложа к стенке шатра, вынул нож, полоснул им парусину, выполз через дыру наружу. Отполз от шатра, прижался к земле, притих. А из шатра доносилось хриплое:
— Вяжи всех, хлопцы. Дома разберёмся, который есть Юрас.
Так одиннадцать турок, напросившихся ночевать в шатёр к «князю», были уволочены казацким налётом в Чигирин, и именно невольное гостеприимство Хмельницкого, пустившего эту ораву к себе, спасло его от плена. Будь он один в шатре, встреча с Чигиринским воеводой обязательно бы состоялась.
Когда в крепости выяснилось, что среди одиннадцати пленных нет Хмельницкого, хотя все они утверждали, что спали с ним рядом, есаул, цокая языком, говорил почти с восхищением:
— Вот лис. А? Умызнул. Ну, Юраска! Теперь его и бреднем не поймаешь.
Воевода Траудернихт был расстроен:
— Как же так, братцы, вы опростоволосились? Держали голубя в руках и выпустили.
— Так темень же, господин генерал, тут чуть друг дружку не повязали, — оправдывался сотник, ходивший на вылазку. — Но мы ж не с пустыми руками воротились, эвон каких карасей притянули.
