— Эй ты, площадная душа, о чём пристав говорил? Не смей касаться осуждённой. Да и кончай тары-бары.
— Счас, счас, — забормотал писчик и опять к женщине: — Надо было об этом на суде рассказать.
— Я что, не говорила?
— Ну и что судьи?
— А что? Там в помощниках целовальник Епишкин сидел, который с Варварки.
— Ну и что?
— Этот кобель как-то ко мне подъезжал, на грех склонял, я его тогда по морде ощеучила. Вот он ныне и отомстил.
— Ах, Марыска. Марыска. Ну держись. Тужься. Я ныне ж челобитную государю накатаю, уже завтрева у него будет. А ты держись. Я за работу с тебя десять алтын потом возьму. Ты согласная?
— Хосподи, — просипела женщина. — Да ежели выручишь, рубль с меня будет, шубу продам, век за тебя молиться стану.
— Ну всё, — посветлел лицом писчик. — За руль я тебя завтра ж выну, слышь, завтра ж. У меня в Разбойном приказе друг... A-а, ладно. Я побег. Держись, Марыска!
Площадный писчик убежал делать своё дело — строчить челобитную. По пути заскочил в питейный дом и, поскольку предстоял хороший заработок, выпил в долг полную кружку водки, закусил пирогом с потрохами. Пропив грош с денежкой, пообещал целовальнику завтра же воротить долг, помчался домой. Примостив на лавку бумагу, чернильницу, присел около на колени и начал писать. Однако с выпитого голова плохо «варила». «Отдохну чуток, — решил писчик. — Ещё успеется». И на этой же лавке растянулся и вскоре захрапел сладко.
А меж тем уже вечерело. Постепенно разошлись с площади зеваки. Караульщики-стрельцы ушли под навесик, специально сделанный для них от дождя и ветра. Оттуда хорошо была видна голова осуждённой, торчавшая из земли.
— Как думаешь, скоко она протянет? — спросил молодой стрелец старшего.
— Да дни два, пожалуй, проживёт.
— А на три дня не потянет?
— Нет. Хлипка. Кабы завтра к вечеру не окочурилась.
— Може, площадный писчик выручит с челобитной?
— Може, — зевнул старый стрелец.
А несчастная Марыся со страхом ждала ночи. Тело, зажатое землёй, постепенно нёмело, ноги затекали, и что самое тяжёлое, невозможно было шевельнуть даже пальцем. А когда наступила ночь, в тишине вдруг как по команде взвыли, залаяли собаки почти по всему городу. Жутко стало Марысе. И вот уже где-то неподалёку послышался визг и рычанье собачьей стаи, которых было без счета по Москве. Тут же перед самыми глазами Марыси явился пёс с горящими зелёными глазами. Не зная, как отпугнуть его, Марыся клацнула зубами и даже зарычала по-собачьи. Но голодный зверь в ответ на это схватил её горячей пастью за щёку.
Площадный писчик вспопыхнулся ночью, всё вспомнил, зажёг свечу, принялся за челобитную. Закончил уже перед утром и, едва взошло солнце, помчался к Разбойному приказу. Вызвал своего приятеля на улицу.
— Петрович, горячая челобитная до государя.
— От кого?
— От бабы, вчера окопали.
— Марыска, что ли?
— Ну она.
— Зря трудился. Нет уж Марыски.
— Как нет? — обомлел площадный. — Её только вчера перед вечером окопали.
— Ну и что? Ночью бродячая стая псов налетела, разорвали бабу. Съели.
— А что ж стражи-то? — простонал писчик.
— Ты что, не понимаешь, сторожа охраняют, чтоб не откопали. А тут псы, животные без понятиев! Это, брат, как суд Божий. А ты чё в расстройстве-то?
— Как чё, как чё, — истерично крикнул писчик. — За ней мне рубль был. Рубль!
— Ну что ж, — посочувствовал Петрович. — Не всяка строка серебром звенит. Перетерпишь.
Глава 17
ЭТОТ НЕВОЗМОЖНЫЙ РУССКИЙ
Василий Михайлович Тяпкин, получив подробную бумагу с тайных польско-турецких переговоров, явился к гетману Пацу с протестом:
— Это что ж, пан гетман, получается? С одной стороны, вы зовёте русских вместе напасть на турок, а с другой, — ведёте тайные переговоры с султаном.
— Где? С чего вы взяли? — изобразил Пац удивление на лице.
— Да уж взял, пан гетман, мир не без добрых людей, кто надо и сообщил мне.
— И всё же, кто это?
— А вот этого я не могу сказать.
— Мне для чего узнать хочется, пан Тяпкин, чтоб наказать брехуна.
— Вот поэтому я и не хочу сообщать его имя. Вы же сами через пана Чихровского просили помощи против турок у государя, обещая продление перемирия. И тут же шлёте пана Карбовского для переговоров с турками.
