И тут же вылил её в рот так же легко, словно за плечо плеснул.
Архиепископ тоненько захихикал, даже Дорошенко улыбнулся, но Ромодановский обиделся. Но чарку всё же выпил. И тут заговорил архиепископ Лазарь:
— Казаки пьют горилку, как воду, теперь понятно, с кого они пример берут. С гетманов.
— Да со святых отцов, — подцепил откровение попа гетман.
И тут все засмеялись разом. А князь взялся наливать по третьей.
Конечно, Самойлович разыгрывал «налима» в пику князю, а в душе он ликовал долгожданную победу. Наконец-то он — единый гетман над всей Украиной, кончилось раздражавшее всех двоевластие, изнурявшее обоих виновников, отнимавшее у них силы, сон и здоровье. Нет, он не станет мстить своему вчерашнему недругу Дорошенко, он не настолько глуп и понимает, что у свергнутого гетмана пол-Украины друзей и сторонников. И стоит им заметить, что Дорошенко пытаются обидеть, они доставят немало хлопот Самойловичу. И потому после третьей чарки Иван Самойлович вполне искренне сказал:
— Ну что ж, добро пожаловать, Пётр Дорофеевич, на нашу нэньку Украину. Выбирай себе любой хутор чи закуток. А я помогу, чим смогу.
— Спасибо, Иван Самойлович, — серьёзно ответил Дорошенко.
— Вот и слава Богу, — обрадовался князь столь удачному завершению застолья.
— Аминь, — подвёл черту архиепископ и размашисто осенил всех крестом.
Ранним утром у шатра остановил гонец взмыленного коня, велел разбудить гетмана.
— Что за спешка, — сказал казак из обслуги гетмана.
— Мне велено было спешить.
Самойлович, спавший в шатре на походном ложе, услыхал разговор, спросил громко:
— Кто послал тебя?
— Стольник Алмазов, гетман, — отвечал гонец.
— Он где?
— Он в Переяславле, привёз из Москвы полковника Рославца.
— A-а, это хорошо, — закряхтел Самойлович, слезая с ложа. — Охрим, готовь коней.
— Ободняло б, Иван Самойлович, тогда б.
— Пока ты седлаешь, как раз ободняет. Делай, что велено.
Поручив полковникам разводить полки по местам их зимних постоев, гетман в сопровождении судьи, писаря, бунчужного и есаула отправился в Переяславль, заранее торжествуя ещё одну свою победу.
В Переяславле стольник Алмазов, едва поздоровавшись, сказал:
— Великий государь просил передать тебе, гетман, чтобы ты простил Рославца, не наказывал.
— Дорогой Семён Ерофеич, сейчас открылись новые обстоятельства его преступления, о которых, конечно, великому государю неведомо было. И судьбу преступника решать будет суд, не я. Кстати, где он?
— Здесь, в дальней горнице.
— Пусть приведут его.
Полковника Рославца вывели во двор, где под дубом стоял гетман, обивая плетью пыльный сапог.
— Здравствуй, Иван Самойлович, — заискивающе первым приветствовал Рославец.
— Здравствуй, да не засти, — холодно отвечал гетман. — Я было надеялся, что другого такого приятеля у меня нет, Пётр, а ты, забыв Бога, сговорясь с протопопом, хотел меня убить.
— Я ни в каком сговоре с протопопом не бывал, гетман. Моя вина одна, что без твоего ведома и отпуска поехал к государю.
— Ой, одна ли, Пётр? — прищурился гетман. — А у меня на руках есть скаска, писанная дорошенковским писарем, что вы ждали лишь согласия Дорошенко и даже крест ему целовали.
Голос гетмана вдруг загустел, поднявшись до крика:
— Может, мне ещё тот крест тебе показать?
Рославец побледнел и, всхлипнув, пал сперва на колени, а потом и ниц, растянувшись у ног гетмана.
— Прости, гетман.
— Я не Бог, — процедил сквозь зубы Самойлович и, оборотясь к генеральному судье Ивану Домонтову, сказал: — Назначь, Иван, суд, да в членах суда чтоб иереи были самые уважаемые. А протопопа нежинского Адамовича вели взять за караул.
— Хорошо, Иван Самойлович.
