Апраксин велел кучеру остановиться, вылез с возка, подошёл к мальчишке, скулившему от боли и испуга.
— Что у тебя? — спросил участливо.
— Ногу, ногу повредило, — заплакал мальчишка. — Как идти теперь.
— А куда идёшь-то?
— По миру, пан, по миру.
— А где живёшь?
— Где ж мне жить, матка померла, батька утёк, або пропал де. Кормлюсь с того, что люди добрые подадут.
— Нищий, стало быть.
Мальчишка не ответил, заплакал горько. Вспоминая ныне о давнем том случае, Матвей Васильевич благодарил Бога, что надоумил его подобрать нищего, привезти домой, отдать в кузню свою.
«Господи, а кинь я его тогда на дороге, не привези домой, кто б спас мою Марфиньку ныне?»
От такой мысли жутко становилось стольнику, и он точно знал, что этим самым отблагодарил его Всевышний за давний его поступок богоугодный: ты помог нищему ребёнку, а он спас твою дочь. Всё-то Ему ведомо, за всё-то Он сполна оплачивает, и за доброе дело, и за злое. От таких мыслей слёзы наворачивались на глаза Матвею Васильевичу, смотрит он на радостное лицо дочки и сам улыбается.
— Ничего у тебя не болит, Марфинька?
— Ничего уже, батюшка.
— Ну и слава Богу, слава Богу. А не хочешь взглянуть на своего спасителя?
— Хочу, батюшка. А кто он?
— Сейчас узнаешь.
Апраксин вышел из амбара, куда перебрался с семьёй после пожара, велел кому-то из дворовых позвать из кузницы Тимку. Тог явился прямо в прожжённом своём фартуке, прокопчённый, с обгоревшими напрочь в пожаре бровями.
— Звал, Матвей Васильевич?
— Звал, Тима, звал, — впервые назвал так ласково парня стольник. — Спасённая твоя тебя видеть пожелала.
— Тим, — улыбнулась девочка кузнецу. — Так это, значит, ты. Спасибо тебе. — И ручку протянула ему.
Но он сразу спрятал свои за спину. Сказал смущённо:
— Прости, Марфа Матвеевна, у меня грязные.
— Давай, давай руку-те, раз тебе протягивают, — проворчал Матвей Васильевич добродушно. — Если бы не эти грязные... Ну, чего ты?
Девочка с явным удовольствием потрясла руку своему спасителю.
— Чем же мне наградить тебя, Тимофей, — спросил Апраксин, впервые назвав парня полным именем. — Может, на волю отпустить, свободу дать тебе?
— Как на «волю»? — не понял Тимка.
— Ну чтоб сам себе хозяин, чтоб шёл куда хотел, делал что хотел.
— Нет, боярин. Я уж был на такой воле. Не гони меня, Матвей Васильевич.
— Да я не гоню, чудак. Я думаю, как лучше тебе сделать.
— Ты подари ему кафтан дорогой, батюшка, — неожиданно предложила Марфинька и засмеялась, видимо представив чумазого Тимку в позолоченном кафтане.
— Мне лучше остаться при вашем доме, Матвей Васильевич, мне родней его ничего нет.
— Ну хорошо, хорошо, Тимофей. Тогда скажи, чтоб ты хотел делать, где трудиться при доме?
— Мне б хотелось при конях, — вздохнул Тимка. — Я всегда мечтал.
— Всё. Можешь считать, что мечтания твои исполнились. Ныне ж сбрасывай всё с себя. Отмывайся в бане. Надевай чистые порты, а от Марфиньки будет тебе кафтан. Ну и пойдёшь на конюшню. Впрочем, погоди... Как твоя фамилия?
— Что это?
— Ну, по отцу как назвать тебя? У меня, например, отец Василий, вот и зовут меня Васильичем. А как твоего отца звали? Ты помнишь?
— В веске дразнили его Пройдзисветом.
— Как, как?
— Пройдзисвет.
— Пройдзисвет, Пройдзисвет, — повторил улыбаясь Апраксин. — А что? Твой отец был пройдзисветом, а ты — сын — сквозь огонь прошёл. А огонь — это свет. Славно даже звучит: Тимофей Пройдзисвет.
И вдруг, решительно хлопнув парня по плечу, сказал как припечатал:
— Всё, Тима. Будешь у меня держальником.
— Но ведь вы обещали к коням.
— А это и есть к коням. Будешь меня сопровождать в Кремль к государю, а по моём уходе держать коней до моего возвращения.
У Тимки испуганно вытянулось лицо, спросил почти шёпотом:
— И государя увижу?
— Может быть, и увидишь, когда он на Красном крыльце явится.
— О-о, — протяжно воскликнул Тимка, не имея возможности выразить в слове предстоящее счастье от лицезрения великого государя всея Руси.
А Марфинька звонко хохотала, глядя на Тимкины гримасы то от испуга, то от восторга.
