Глава 4
ДЕРЖАЛЬНИКИ БОЯРСКИЕ
Пожары в деревянной Москве не редкость. Как ни берегутся жители, то в одном конце «красный петух» хвост покажет, то в другом закукарекает. Правда, тушить бегут всем миром, зная, что «птица» эта зловредная и до тебя доберётся, если соседу не поможешь с ней управиться.
После обеда, когда все домочадцы подрёмывали, а то и спали напропалую, случился пожар в усадьбе стольника Апраксина Матвея Васильевича.
Заметил подозрительный дым, струившийся из-под застрехи, случайно проезжавший от Москвы-реки водовоз. Соскочил с воза, застучал кнутовищем в ворота:
— Эй, православные, горите-е-е!
Вмиг взбулгачился весь дом. Водовоз тоже оказался с бочкой своей в самый аккурат, снял ведёрко с облучка и ну лить туда, где огонь замечал. Соседи бежали со всех сторон, кто с ведром, кто с багром, гасить огонь в самом зародыше, не дать ему перекинуться на соседние дома. Сам стольник не дома был, в Кремле, в передней обретался, там ему и сообщили: «Матвей Васильевич, скорее беги, твои хоромы горят».
Прискакал стольник к хоромам на коне, когда уже крыша огнём взялась, слетел с седла, и первое, что закричал:
— Дети! Где дети[18]?
Явился старший перед ним, Петьша, весь перемазанный, потный:
— Я здесь, отец.
— А Федька?
— Федька вон воду с колодца таскает.
— А Марфинька? Где Марьфинька, сукины дети? — вскричал Матвей Васильевич, нутром почуяв самое страшное. Он знал, дочка, девятилетняя Марфинька, всегда наверху была Тут как тут жена явилась стольникова, зарыдала, запричитала, как по покойнику.
— Ой, дитятко моё-ё.. доченька-а родная-а-а.
Матвей Васильевич вне себя ударил жену по щеке.
— Дура. Живую хоронишь. — И тут же оборотился к Петру — Лестницу, живо лестницу, окаянные.
Притащили лестницу, приставили к подоконнику верхней светёлки, кинулся было по ней сам стольник вверх, но лишь бороду опалил, свалился вниз. Попробовал пятнадцатилетний Федька сунуться к окну, тоже жара не выдержал, воротился.
— Лейте туда! Лейте туда! — кричал хозяин вне себя, указывая на верхнее окно девичьей светёлки.
Плескали воду вёдрами вверх, но пользы от того чуть было, едва ли четвёртая часть долетала до окна. И тут у лестницы появился Тимка — подручный кузнеца апраксинского.
— Лейте на меня, — закричал.
Облили его, он мигом влетел вверх по лестнице, выломал оконные переплёты, исчез в светёлке.
— Господи, помилуй Господи, пособи, — бормотал Матвей Васильевич, не сводя глаз с окна, в котором исчез Тимка. И воду теперь пуще прежнего плескали в это окно. Время тянулось столь тягостно и долго, что кто-то не выдержал в толпе, сказал:
— Всё. Пропал парень.
Словно бык на забое взревел было Матвей Васильевич от тех страшных слов, но тут явился в окне Тимка с ребёнком на руках. Охнула толпа в радостном удивлении.
— Тима! Тимофей! Милый! — закричал, рыдая, стольник. — Кидай, мы пымаем.
Но Тимка ступил на лестницу и почти с такой же скоростью, как и вверх, сбежал с ношей своей вниз. Волосы на нём дымились, и первое, что сказал он.
— Облейте нас! Скоре облейте!
Их облили сразу из нескольких вёдер, и тогда Тимка шагнул к Апраксину:
— Возьми дочку, Матвей Васильевич. Жива ещё. Едва отыскал. Под кровать забилась, угорела.
Так в един час лишился Апраксин хором Хорошо безветрие было, смело бы огнём всё подворье, а то и всю улицу Спасибо и народу, сбежавшемуся на пожар, хоромы не отстояли, но хоть перекинуться огню на амбары и конюшню не позволили
Отчего загорелось? Только догадки строили и на одном все сходились, наверное, от лампады под образами. Ухватился огонёк за какую-нито стружку или бумажку — и пошло. Если б был злой умысел, то наверняка б другое время выбрал поджигальник, ночку б тёмну да ветрену. А так ни отчего, на пустом месте приключилось, от беспечности русской, от того самого «авося».
Едва отходили любимицу отцову Марфиньку от угара и испуга, как вспомнил стольник о спасителе её, Тимке с кузницы, и решил, что это сам Бог его отблагодарил за участие в Тимкиной судьбе. Лет пять тому возвращался стольник из Смоленска, спешил, гнал тройку сколь дорога позволяла. На одном из поворотов угодил под пристяжную мальчишка, не успел на обочину выскочить. Закричал, словно заяц подраненный.
