В самый разгар попойки подошли два стрельца.
— Кто тут Иван Орёл?
— Ну я, а что? — обернулся к ним нарышкинский держальник.
— Слово и дело государево, — чётко и громко произнёс один из стрельцов.
Все словно окаменели, ужас явился на лицах, сам Орёл побледнел и, кажется, сразу протрезвел.
— Да вы что, братцы, — кинулся к стрельцам Тимка, но его тут же ухватили за полы новые его товарищи.
— Нишкни, дурак.
— Может, и ты с нами хошь? — недобро усмехнувшись, спросил стрелец.
— Нет, нет. Это он спьяну, — вступились за Тимку. — Он ещё первый раз, без понятнее. Молчи, дурень.
К удивлению Тимки, с Ивана Орла сразу слетела вся бравада, он, не сказав ни слова, молча последовал за стрельцами.
— Куда они его? — спросил Тимка.
— К тёще на блины, — зло буркнул один из держальников и пошёл к своей карете.
Но другой пояснил:
— В пытошную, Тимофей.
— За што?
— Они найдут «за што». Болтнул где лишнее, вот и загудел.
В пытошной, в одном из подвалов Кремля, куда привели Ивана, было сумрачно и несколько дымно от кадившей в углу печки. Трёхсвечный шандал, стоявший на столе, освещал бумаги и подьячего. Остальное помещение и пытошные орудия едва угадывались. Два или три человека стояли у стен, один сидел за спиной подьячего, и именно этого признал Иван Орёл. Это был боярин Милославский Иван Михайлович.
Орла поставили перед столом, подьячий взял перо, макнул в чернильницу. Боярин спросил:
— Ну что, голубь, может, так, без кнута и дыбы изволишь повиниться?
— В чём, боярин?
— Ай запамятовал? Что ты со своим господином Иваном Нарышкиным умышлял супротив государя?
— Ничего мы не умышляли, боярин. Истинный Христос, ничего.
— Сысой, — окликнул Милославский. — Пособи молодцу разоблачиться. А то в кафтане-то несподручно на дыбе.
— За что, боярин? — взмолился Орёл. — Я ведь ни сном ни духом.
Палач подошёл к Орлу, посоветовал:
— Сыми сам кафтан-от, зачем добрую одёжу портить.
Дрожащими руками Иван расстёгивал пуговицы, и едва снял кафтан, как палач, ухватив за ворот сорочку, разорвал её, обнажив до пояса тело несчастного Орла. И, заломив руки, потащил к дыбе.
Фёдор Алексеевич воцарился на престоле в возрасте юном — четырнадцати лет, здоровьем слаб, но сердцем добр и незлопамятен. Впрочем, и отец его Алексей и дед Михаил Романовы венчаны на царство были тоже в юношестве — шестнадцати лет. И самодержцами в первые годы они разве что назывались, а уж державу держать находи лось вкруг их премного охотников. Сыскались такие и около Фёдора. Первым из них стал Долгорукий Юрий Алексеевич, несмотря на дряхлость возглавивший вознесение Фёдора на престол. И конечно же все Милославские родственники Фёдора, не говоря уже о его родных сёстрах Софье и Марфе. Чуя, на чьей стороне сила, сюда примыкал и дворецкий Хитрово Богдан Матвеевич — выходец из мелких алексинских дворян.
Фёдор же, к неудовольствию своих клевретов, любил брата и крестника Петра Алексеевича и уважал его мать Наталью Кирилловну. При встрече всегда справлялся о здоровье и нуждах, и если таковые являлись, всенепременно помогал мачехе.
Не имея возможности изгнать из дворца саму Наталью с сыном, Милославские начали гонения на её родственников и сторонников.
— …А Иван Нарышкин при лекаре Давыдке своему держальнику Ивашке Орлу сказывал: ты-де Орёл старый, а молодой-де Орёл на заводи ходит, — монотонно читал Милославский с листа бисерные завитушки подьячего.
Фёдор сидя на престоле и откинувшись на спинку, внимательно слушал дядю, пред тем предупреждённый им, что-де открыто страшное преступление, готовившееся против особы царя.
— …А ты убей молодого орла из пищали, а как убьёшь, то увидишь к себе от царицы Натальи Кирилловны великую милость. А Ивашка Орёл на то якобы отвечал: убил бы, да нельзя, лес тонок, да забор высок.
Милославский взглянул из-за листа на царя: каково, мол? А Фёдор, поймав этот взгляд, спросил:
— Но. Иван Михайлович, где ж тут страшное преступление?
— Как? Разве не ясно, о каком молодом орле речь идёт?
— Мне не ясно.
— Но тут же сказано о великой милости за это от царицы Натальи.
