Проснулась. В очаге только пепел. Раскопала золу, нашла-таки уголёк тлевший, раздула его, береста берёзовая вспыхнула, закурчавилась, потом тонкие ветки, от них на толстые огонь побежал. И опять в чуме очаг запылал. Дега проснулись, а мужа с гостем нет. Вышла женщина из чума, день уже, солнце из-за горы поднимается. Глянула на лес. И в глазах у неё потемнело. На крайнем дереве, на нижней ветке висел её муж Тобур. А гостя и след простыл.
Приспела пора Бибикову ладить сани, загружать их мягкой рухлядью и везти в Якутск. Укладывал в мешки отдельно соболей, отдельно песцов. Зашивал мешки, подписывал; что, где и сколько в книгу писал. Учёт вёл точный. То, что себе оставлял, в сторону отдельно откладывал. Не обижал себя ясачный сборщик Бибиков, деньжонки в схроне под печкой у него подкапливались. И когда за чаркой приказной иногда интересовался: «Поворовываешь небось, Данила?» — Бибиков, ухмыляясь, отвечал: «А ты как думаешь, можно ль в воде быть, да не обмочиться?»
Увязав воз, пошёл Бибиков к приказному атаману.
— Везу рухлядь на великого государя, атаман, давай казаков в охрану.
— Сколько?
— Ну хошь бы с десяток.
— Ты что? У меня вон пятеро болеют, зацинжели. Достанет тебе трёх.
— Ну дай хоть пяток.
— Не могу, Данила, пост оголять. А ну инородцы взбунтуются, под стены города явятся, с кем отбивать стану?
Ничего не поделаешь, пришлось Бибикову довольствоваться тремя казаками. Сам сел на воз, захватив с собой заряженную пищаль. Казаки верхами, тоже с ружьями.
— Ну, с Богом! — сказал Бибиков и тронул вожжой коней.
Дорога бежала по лесу узкая, приходилось ехать гуськом. Впереди Бибиков на санях, сзади казаки один за другим.
В зимнем заснеженном лесу было тихо, скрип саней далеко окрест разносился. Кони бежали малой хлынью, пофыркивали на морозе, обдавая возчика тёплым паром.
И вдруг словно гром загрохотал. Бибиков не разу сообразил, что это выстрелы. Оглянулся — и от страха волосы на голове зашевелились. Все три казака были на дороге, а испуганные кони, лишившись седоков, мчались назад.
— Н-но, — заорал Бибиков и захлестал коней вожжами по бокам.
— Тр-р-р, — послышалось спереди, и коней взял под узцы тунгус.
Бибиков признал в нём Зелемея. «Разве не говорил я, что давно надо пристрелить его», — успел подумать Бибиков, а вслух сказал дрожащим голосом:
— Зелемей, это государев товар.
— Знаю, Бибик, знаю. Он дойдёт до государя, не боись.
И вот уж воз окружили тунгусы с пищалями, стволы которых ещё подымливали. К ужасу своему, Данила увидел и «крестников» своих — Омолона и Кулантая.
— Это разбой, Зелемей, — пролепетал Бибиков. — За это знаешь, что бывает?
— Знаем, Бибик, знаем, — отвечал Зелемей. — Везёшь ли ты нашу челобитную великому государю? Покажи.
— Какую челобитную, Зелемей?
— Значит, не везёшь. Ну что ж, будем судить тебя, Бибик Есть хорошая русская пословица: око за око, зуб за зуб Будем по ней судить. Омолон, возьми ухо Бибика.
— Вы что, с ума сошли, — закричал Данила. — Я государев человек.
— У доброго государя не должно быть злого человека. Омолон, бери ухо!
Бибиков кричал, кусался, отбивался как мог. Пришлось тунгусам связывать его И тогда Омолон, сорвав с Данилы шапку, отрезал ему ухо. Бибиков визжал как поросёнок, обречённый на закланье. Кулантай отрезал ему нос. Наклонившись к захлебывающемуся в своей крови Бибикову, Зелемей прокричал:
— Ты, Бибик, сам выбрал свою смерть, повесив Тобура. — И, обернувшись к своим, скомандовал: — Быстрее, а то от его визга у меня уши болят.
И ясачный сборщик Бибиков был повешен. Опять в лесу стало тихо.
— Омолон, — сказал Зелемей, — езжай с возом в Якутск. Заедешь во двор приказного атамана, скажешь, Бибик заболел и велел тебе привезти государев товар. Свалишь мешки и воротишься.
— А как же грамота? Он же, наверно, её выбросил.
— Ты забыл, что мы в грамоте просили убрать Бибика. Убрали сами. Теперь пришлёт другого сборщика, может быть хорошего.
