— Так и хочется дать в рыло, — признавался Бибиков атаману.
— Дай, раз хочется, — отвечал тот. — Только Зелемея не трожь. Он у них вождь всё-таки.
— Зелемея за прошлое давно пристрелить пора. Он тогда тунгусов поднял на бунт.
— Но государь отпустил ему вины.
— Вот то-то. Ему отпустил, а наших-то едва не до смерти засекли. Где справедливость?
— Ишь ты чего захотел, Данила. Справедливости? Здесь справедливость в пищаль заряжена аль бо в кулак зажата. У тебя звон кувалда какая, любого инородца перешибёшь. Вот и справедливость.
Бибикову понравился совет приказного атамана, и уже на следующий день, придравшись к ясачнику, он ударил его в лицо и тот, ойкнув, отлетел от двери. Поднялся, отёр кровь, выступившую из разбитой губы, сказал:
— Однако, шибкий кулак у тебя, Бибик.
Дальше — больше, и уже через год Данила Бибиков напрочь забыл о Ярыжкине с Крыжановским, о их подлом конце. Он понял, что здесь, в Охотске, на краю света он полный хозяин, господин. Казачий атаман, подпаиваемый горилкой, в его дела не мешался и даже давал Бибикову просматривать почту, отправляемую в Якутск.
— Зачем это тебе, Данила?
— Значит, надо, — отвечал тот. — Тебе что, жалко?
Атаман догадывался, что Бибиков ищет донос на себя, а потому успокоил:
— Если будет кляуза, не боись. Я сам её тебе принесу.
— Принесёшь?
— Принесу. Истинный Христос.
— Ну, гляди, атаман. За принос с меня будет добрый поднос. Не пожалеешь.
С этого дня Данила почувствовал себя настоящим царём в округе, вот тут-то и полезла из него всякая дрянь, до времени копившаяся в недобром сердце его. И однажды, когда несчастный Омолон привёз ему соболей, Данила, пересчитав их, сказал:
— Это за тебя, жену и отца. А за детей почему не привёз?
— Я думал, не надо. Я думал, что то только Юрию было надо.
— Ах ты тварь! — схватил за ухо Омолона Бибиков, даже не дав себе труда подумать, о каком Юрии бормочет тунгус. А ведь бедный Омолон называл имя Крыжановского.
— Ой, пусти, Бибик, — просил тунгус, — мне больно, однако.
— Ну это ещё не больно, — свирепея, отвечал Бибиков. И тут на глаза ему попался нож, лежавший на столе. Он схватил его. — Вот сейчас тебе будет больно, тварь!
И, оттянув раковину, отсёк ухо под корень и швырнул его к порогу.
— Ой-бой, — закричал Омолон, зажимая рукой хлеставшую кровью рану. — Ой, Бибик, зачем нехорошо делал? Зачем обижал Омолон? Ой-ой!
— Пошёл вон, скотина. И в следующий раз, если не привезёшь за детей, отрежу нос.
Несчастный Омолон исчез, забыв о порохе, который надеялся выпросить у грозного «Бибика», но захватил с собой отрезанное ухо, или надеясь пришить его, или просто не захотел бросать родное ухо на поруганье злому человеку Весть о том, что «злой Бибик» отрезал ухо Омолону, быстро разнеслась по стойбищам охотников.
Глава рода Зелемей позвал к себе Омолона, чтобы воочию убедиться в содеянном. Омолон приехал к Зелемею и ухо своё привёз в кармане.
— Вот смотри, Зелемей, отрезал мне Бибик ухо, словно я олень или медведь.
— Медведю бы он не отрезал, — молвил Зелемей, и Омолон, подумав, согласился с этим: «Медведь бы сам Бибику уши вместе с головой оторвал бы. Верно сказал Зелемей, не зря старшина в роде».
Омолон смотрел на Зелемея, ждал, что он ещё скажет. Ведь, кроме Зелемея, некому больше заступиться за Омолона. И Зелемей сам понимал, что от него ждут какого-то решения. Раз вождь, то и решать должен. Долго думал Зелемей, никто ему не мешал думать. Жена даже хворост для огня не стала ломать, чтобы не мешать мужу думать.
— Вот что, — наконец проговорил вождь, — отвези это ухо приказному атаману. Покажи ему. Он решит, что делать. Может, накажет Бибика.
— Нет, Зелемей, не поеду я к атаману Он друг Бибика, может отрезать мне другое ухо. Тогда чем я буду зверя наслушивать?
— Боишься?
— Боюсь, Зелемей. Пошли кого другого, у кого два уха.
— Хорошо, пусть едет к приказному Кулантай, но только ты должен отдать ему это ухо.
Омолон обрадовался, отдал ухо Кулантаю, чтоб он мог показать его атаману как доказательство вины Бибика.
— Только ты потом верни мне его, — попросил Омолон Кулантая.
