— Их бы писать, — сказал Семён. — Мы вон вчера решили про Правобережье и запорожцев, и уж забыли.
— Нет, не забыли, Семён. Значит, так, братцы, каждый запоминает по статье. Скажем, первую Никита назубок выучивает, вторую — Семён, третью — я, потом четвёртую — Никита, пятую — Семён, и так далее. Так нам на брата не более как по две статьи будет. А?
— Давайте попробуем, — согласился Зотов. — А наверх поднимемся, Семён быстро их напишет. Сочиняй, Василий Михайлович, я слушаю.
— Т-так... Рубежом быть Днепру, перемирию быть на двадцать лет, хану даётся казна за прошлые три года и впредь будет высылаться по росписи. Всё. Повторяй, Никита.
Зотов повторил, ни разу не сбившись.
— Молодец, — похвалил его Тяпкин. — Не зря тебе царевича учить доверили. Теперь, Семён, вторая, твоя статья. Запоминай. В перемирные годы от реки Буга до Днепра султанову и ханову величествам городов своих не ставить и разорённых не починивать, со стороны царского величества перебежчиков не принимать. Повтори.
Семён повторил, но дважды сбивался, и Тяпкин всякий раз ворочал его на начало, пока не добился точного, без запинки повторения второй статьи.
— Себе небось покороче статью придумаешь, — заметил Зотов.
— Ошибаешься, Никита. Дай подумать.
В яме наступила тишина, Тяпкин думал. И вдруг сверху сперва блеснул свет, видимо кто-то открыл дверь, потом послышался шорох, а потом — бац! — что-то упало сверху, и прямо на голову Тяпкину.
— Ах, чтоб им пропасть, — ухватился Тяпкин за бедную голову. — Почему это всё мне да мне. Вас на меня покидали. Тут ещё какая-то скотина...
— Василий Михайлович, — громко зашептал Семён. — Василий Михайлович, то на вас лепёшка упала. Вот она.
— Какая ещё лепёшка?
— Кажется, ржаная или ячменная.
— Тс-с-с, нишкни. Подведёшь доброго человека. Молчи.
Тяпкин, как старший в яме, поделил лепёшку на три части и, поскольку не было видно, какая часть больше, какая меньше, положился на жребий. Взяв в руки один обломок, спросил:
— Никита, ты не видишь ничего?
— Ничего, Василий Михайлович!
— Кому эту отдать?
— Возьми себе, Василий Михайлович.
— Спасибо. А эту?
— Эту Семёну.
—Держи, Семён. Ну а вот эта тебе, Никита, осталась. Тяни руну, да осторожней, чёртушка, ты ж мне глаз едва не выбил.
— Прости, Василий Михайлович, ты сказал «тяни», я и протянул на голос. Прости.
Лепёшка хотя и не насытила, но силы им подкрепила.
— Спасибо доброму человеку, — сказал Тяпкин, управившись с лепёшкой. — Теперь, значит, третья статья будет звучать так. Слушайте, завистники, сколько я себе наворотил: крымским, очаковским и белгородским татарам вольно по обе стороны Днепра кочевать, для конских кормов и звериных промыслов.
— Молодец, Василий Михайлович, что про них такая статья уступчивая.
— Погоди, Никита, я же не кончил. Слушай далее... А со стороны царского величества казакам Войска Запорожского плавать Днепром для рыбной ловли и бранья соли и для звериного промысла ездить вольно до Чёрного моря. Всё.
— Да, ты себя не обидел, Василий Михайлович, и впрямь долгую статью сочинил. А запомнил ли?
— Пожалуйста.
И Тяпкин повторил всю статью слово в слово без запинки.
— Четвёртая статья. Никита, мотай на ус. Киев с монастырями и городами, что ниже (Васильков, Триполье, Стайки) и что выше Киева (Дедовщина и Радомышль), остаются в стороне царского величества.
И опять Зотов повторил всё без запинки, чем нимало порадовал Тяпкина.
— Тебе, Семён, полегче, пятая досталась. Слушай. Запорожские казаки так же остаются в стороне царского величества, султану и хану до них дела нет, под свою державу их не перезывать.
— Здесь татары упрутся, — сказал Зотов, — вот увидишь.
— Почему?
— А Хмельницкий-то. Они его для того и лелеют, чтоб казаков перезывать.
— Ничего у него не выходит Казаки уже смеются над ним, стали говорить, мол, Хмель обасурманился. А перемётчиков казаки не любят, особенно в вере.
— Ну и все статьи?
— Нет, пожалуй. Шестая, моя, значит. Титул царского величества писать сполна. Пленников — боярина Шереметева, князя Ромодановского и других отпустить на окуп и на размену.
