— Значит, не обижаетесь на меня?
— Нет. Разве за науку обижаются.
Мурад-Гирей рассмеялся добродушно:
— Ну что ж, договор у тебя в голове, но, наверное, не совсем удобно было бы посылать к султану твою голову. А?
— Разумеется, ваше ханское величество, — подхватил Тяпкин злую шутку повелителя. — И тяжела и неудобна для гонца. То ли дело пакет, сунул за пазуху и скачи.
— Ну что ж. Садитесь, пишите договор, а я отправлю его султану. Будет пригоден — подпишем по возвращении гонца.
— А разве нельзя без посылки к султану? — сразу потух и посерьёзнел Тяпкин, понимавший сколь долгим будет это предприятие.
— Нельзя, господин Тяпкин. Султан мой господин и шертную грамоту он должен обязательно посмотреть и утвердить. Он утвердит, и я подпишу согласно его воле.
— Ну что ж делать, — вздохнул Тяпкин, взглянув на своих помощников. — Идёмте, будем писать.
— А может, сначала поели бы, — напомнил хан и, вдруг прищурясь, спросил вкрадчиво: — А то, может, сыты уже?
— Как зимние волки, хан, — нашёлся Тяпкин. — Вели покормить, да хорошенько.
— Велю. — Мурад-Гирей хлопнул в ладоши и приказал вошедшему слуге: — Накормите царских послов.
Попытки государя примирить гетмана и кошевого не имели успеха. Это расстраивало Фёдора Алексеевича.
— Оба клянутся мне в верности, а меж собой поладить не могут.
— И не поладят, государь, — говорил Голицын. — Кошку с собакой мир не берёт.
— Но ведь так недолго перессорить казаков, запорожцев с городовыми казаками. Только нам этого не хватало! Думал, отзовём Дорошенко и там утихнет. Ан нет, пуще прежнего разгорается. Кстати, Василий Васильевич, что с Дорошенко? Ты посылал к нему с предложением воеводства?
— Да, я посылал к нему дьяка Бобинина.
— Ну и что?
— Ну, он ему объявил, как ты велел: из-за того, что на Москве он скудость терпит, ехать ему воеводой в Устюг Великий.
— А что Дорошенко?
— Дорошенко, узнав, что до Устюга шестьсот вёрст, не захотел туда ехать.
— Вот те раз. Я думал, он обрадуется.
— Привередлив гетман оказался, переборлив.
— Но чем он отказ объясняет?
— Говорит, что если в Малороссии узнают о его отъезде в Устюг, то подумают, что отправлен он в ссылку и оттого произойдёт там шатание в народе. Вон, мол, Яненко с Хмельницким изменили государю.
— А при чём тут Яненко с Хмельницким?
— Как при чём? Они же родня Дорошенко. Вот он и припугивает нас этим. Неужто не ясно, государь? Мол, отправите меня в Устюг и вся Малороссия вам изменит.
— Ну что-то ты, Василий Васильевич, намудрил. Я ведь хотел для него лучше сделать, не хуже. Ему ведь теснота и скудость в Москве. Может, что-то поближе предложить?
— Ближние города все воевод имеют.
— Иван Андреевич, — обратился царь к Хованскому, — где ещё место воеводское свободное?
— Вятка, государь, не имеет воеводы, — с готовностью отозвался Хованский. — Гетману это, пожалуй, подойдёт, хотя тоже неблизко.
— Вот и славно. Василий Васильевич, пошли опять к Дорошенко Бобинина, пусть уговорит. Пусть он забирает всю родню, кого пожелает, и едет в Вятку. Да пусть указ о его назначении везде объявят, во всех городах, и с Красного крыльца. Чем больше людей о том услышат, тем менее слухов нелепых будет. И пусть Бобинин объяснит ему, что мы его не в опалу, а на честь посылаем. Чем быть отставленным гетманом, лучше действующим воеводой стать.
— Хорошо, государь. А что с кошевым-то станем делать? Его впору за караул брать.
— Ни-ни-ни. Ни в коем случае, Василий Васильевич. Этим мы Сечь разворошим, раздразним. Новую разинщину хочешь? Я по-человечески Серко понимаю, он обижен Москвой, Сибирью, хоть и недолго там был. Это не забывается. Жаль, такого умного человека от себя отвратили.
— Что ж нам делать с этим «умным человеком», государь?
— А ничего.
— Но гетман пишет, что он в открытую сносится с королём.
— Ну и что? С королём у нас перемирие, пусть сносится. Гетмана за донос поблагодари, но Серко не трогай. Худой мир лучше доброй ссоры, Василий Васильевич. Кошевого Серко Ивана Дмитриевича я запрещаю трогать.
