Фатальные стратегии - страница 33

Все дело в том, что это влечение к насмешке избавляет нас от ужаса.

Другой пример имморального общества, живущего глубокой имморальностью, – Италия. Почему там нет депрессии [morose] (в отличие от Франции, даже социалистической)?

Вероятно, потому что это единственное общество, которое коллективно пересекло виртуальную линию симуляции – коллективная виртуозность жить одновременно в смехотворном и изощренном порядке симуляции. Они перестали безнадежно защищать себя от потери сущности, ценности и смысла, которая является несчастьем для других и причиной их депрессии, а потому и жизнь в Италии, в конечном счете, счастливее. Остальные живут в состоянии досадной симуляции, Италия же, условно говоря, живет в состоянии радостной симуляции. Здесь закон уже уступил – и, возможно, уступал всегда – свое место игре и правилам игры. Все итальянцы, от Красных бригад до спецслужб, от матерей больших семейств до семей мафии, от terremotati [пострадавших от землетрясения] до ячейки масонской ложи П2[74] (вот это диво: государство, ставшее тайным обществом!), отныне в той или иной степени причастны к ироническому сговору по поддержанию театрализованности, симуляции власти, закона, существующего порядка или беспорядка – к тайному пакту о стратегии кажимостей, которая доминирует надо всем. Пакт об эффекте trompe-l’œil [обманка] политического и социального, на котором играют и тут же срывают игру, и об удовольствии от самих эффектов (довольно близко к ренессансной модели). Истинный актуальный социальный обмен – это коллективный обмен соблазном.

Какая связка более фантастична, чем эта?

Что еще коллективного или индивидуального можно обнаружить по ту сторону расщепления референциальной вселенной, кроме фикции, иронической стратегии кажимостей? Это не опровергает и посмертный французский социализм, ведь и он всего лишь разыгрывает прискорбную кажимость социального, которое олицетворяет собой мрачная статуя Командора[75] Миттерана и моральная бюрократия его подкомандоров.

Разве это тайное неповиновение группы своим собственным принципам, эта полная имморальность и двуличие не являются отражением универсального распорядка? Нужно пробудить принцип Зла, живший в манихействе и во всех великих мифологиях, чтобы в противовес принципу Добра утвердить вовсе не верховенство Зла, а фундаментальную двойственность, которая допускает, что всякий порядок существует лишь для того, чтобы его нарушать, критиковать, преступать и упразднять.

Первобытные народы иначе и не мыслили; как известно, у них был иной взгляд на богов, чем у нас: они выдумывали их лишь для того, чтобы предавать их смерти, и в этом периодическом жертвоприношении черпали свою энергию. У ацтеков боги сами жертвуют собой один за другим, чтобы породить солнце, луну, людей. Для того чтобы что-то ожило, нужно, чтобы умер бог, который это в себе воплощает.

Принципиальное правило таково: чтобы группа или отдельный человек продолжали существовать, они никогда не должны стремиться лишь к своему собственному благу, собственной выгоде, собственному идеалу. Они всегда должны стремиться за пределы, в обход, по ту сторону или по касательной, как боец в японском боевом искусстве. В желании примирить эти два принципа нет никакого смысла. Двойственность здесь стратегическая, она фатальна.

Как раз это и усматривал Батай в концепте траты и проклятой доли. Именно лишнее, чрезмерное – то, что имеет важное значение. Именно там, где концентрируются все ставки, возникает энергия общества.

В таком случае, социальное вовсе не является договорной организацией, управляющей интересами группы (которая к тому же одновременно управляет и недостатком, в том числе и прежде всего, недостатком самого социального – принцип экономии исходит из того, что всего никогда не бывает достаточно для всех, принцип Батая исходит из того, что всего для всех всегда слишком много и что избыток – это наша судьба), а авантюрной, возможно абсурдной организацией, проектом энергии расточения, а не накопления, антиэкономией, одарением, вызовом сохраняющей [conservatrice] природе. Социальное – это роскошь. Наше же социальное свидетельствует лишь о нищете наших обществ.