В половине седьмого, встретив отца, вернувшегося с выездной работы, сеньорита Голондрина дель Росарио, надушенная и до белизны напудренная, вышла из дому и направилась к Рабочему театру.
В шляпке яблочно-зеленого цвета и воздушном платье из органди, сжимая в руках платочек со своей монограммой, сеньорита Голондрина дель Росарио — «видано ли, чтобы имя так подходило девушке», — восхищались люди, едва узнав ее, — шла приступить к своим таперским обязанностям. В такт медленной походке белой цапли золотые сережки в форме сердечек поблескивали на фоне белейшей кожи. Придерживаясь умеренности в искусстве благоухания — только на запястья и пару капель на подол, — сеньорита оставляла за собой нежный свежий шлейф фиалкового аромата, который развевался вечерним ветром и становился в нем еще прелестнее.
Грациозно огибая лужи мыльной воды, которую люди выплескивали у порога, чтобы защититься от вечерних пыльных бурь, и с опаской обходя стаи бродячих собак на углах — после истории с кладбищем собаки внушали ей некий суеверный ужас, — сеньорита Голондрина дель Росарио посылала всем встречным улыбки и здоровалась со свойственной ей учтивостью.
И все поголовно отвечали с глубоким почтением, как обращаются в маленьких городках лишь к сеньору учителю и сеньору доктору, называя ее «сеньорита Голондрина дель Росарио». После того как с отличием закончить монашескую школу и переехать в Пампа-Уньон, говорили люди, она больше всех остальных вместе взятых сделала для культурного и общественного развития города.
Последним благим начинанием сеньориты Голондрины дель Росарио была постройка кладбищенской стены. Она основала комитет по сбору средств. С нею во главе Комитет За Ограду Кладбища устраивал благотворительные балы в Гильдии извозчиков, маскарады в Радикальном клубе, кинопросмотры в Рабочем театре и артистические вечера в актовом зале начальной школы, где ее лучшие ученицы поражали публику искусством декламации. И сама она с огромным воодушевлением дала концерт, выбрав лучшие произведения Шопена.
Творящееся с кладбищем долгое время держало в страхе весь городок. После первой кончины в Пампа-Уньон все вдруг вспомнили, что кладбища-то и нет. Обойдя окрестности, решили схоронить первого покойника на участке в сотне метров к северо-востоку от города. Так и получилось, что кладбище оказалось в открытом поле, посреди голой пампы. Однако очень скоро дело приняло зловещий оборот. Собаки повадились раскапывать могилы. Нередко случалось, что родственники на следующее утро после похорон обнаруживали бренные останки своего дорогого усопшего раскиданными там и сям по земле сворами бродячих собак, от которых в Пампа-Уньон житья не было с самого начала. Позже, по мере закрытия приисков, дело стало принимать совсем скверный оборот. Люди уходили, оставляли животных на волю Божью, и огромные стаи голодных псов бродили по пампе, неизбежно прибиваясь в конце концов к уже живущим на улицах городка.
Ужасное событие переполнило чашу терпения горожан. Весенним утром, на рассвете, один пьянчужка выполз из публичного дома на самой окраине, у погоста, и наткнулся на труп женщины, похороненной накануне со всеми возможными почестями. Эту благородную престарелую даму, бабушку одного из самых удачливых коммерсантов города, предали земле временно, пока не достроится семейный склеп. Лицо покойницы являло собой гримасу ужаса, дорогой саван был разодран в клочья, скрюченный труп привалился к боковой стенке борделя, приволоченный ошалелой сворой святотатственных тварей.
— Теперь уж такого не бывает, а все благодаря сеньорите Голондрине дель Росарио, — говорил хозяин портняжной мастерской «Ла-Риохана», заметив ее, словно ангельское видение, на другой стороне улицы.
— Теперь, да будет вам известно, дорогой друг, — продолжал портной, проводив ее долгим взглядом, — кладбище окружает крепкая стена из селитряной породы, 32 метра в длину и 75 в ширину. А кое-кто из наших коммерсантов раскошелился на трое больших железных ворот.
Нынче сеньорита Голондрина дель Росарио вела борьбу за приведение в божеский вид городской площади. До сих пор площадью называли забросанный камнями и мусором прямоугольник с проволочным забором, продырявленным во многих местах ребятишками, которые пробирались туда ловить ящериц. Лишь два раза в год школьники с превеликим трудом расчищали ее, чтобы отметить годовщину морского сражения при Икике или День независимости. Только эстрада в центре и придавала вид площади этому унылому пустырю.
