Теперь наступил уже второй год, и вот она замкнулась в своем дворце, а все ушли на праздник Нила и веселились. Радопис суждено явиться туда снова только в редких случаях, ибо она перестала быть куртизанкой и танцовщицей, а навеки стала бьющимся сердцем фараона. Ее мысли блуждали, но вскоре снова вернулись к тому, кто занимал главное место в ее сердце, и ей хотелось узнать, что случилось на необычной встрече, которую созвал ее повелитель, чтобы зачитать послание. Состоялась ли эта встреча, откликнулись ли знатные люди на призыв фараона, приближая тем самым драгоценную мечту к осуществлению? О боже, когда же наступит вечер?
Ей надоело сидеть, и она встала, чтобы размять ноги. Она подошла к окну с видом на сад и взглянула на огромное пространство. Радопис стояла у окна до тех пор, пока кто-то отчаянно не постучал в дверь. Она испытала огромную досаду, обернулась и увидела, как юная рабыня открыла дверь и ворвалась в комнату. Шейт запыхалась, ее глаза все время бегали, а грудь вздымалась и опускалась. Ее лицо было мертвеннобледным, будто она только что встала с постели после длительной болезни. Сердце Радопис забилось сильнее, ее начал одолевать страх, и, предчувствуя недоброе, она спросила:
— Шейт, что случилось?
Рабыня хотела что-то сказать, но расплакалась, опустилась на колени перед своей госпожой и, прижав руки к груди, безудержно разрыдалась. Пребывая в сильном волнении, Радопис выкрикнула:
— Шейт, что стряслось с тобой? Ради бога, говори, не томи меня дольше. Я лелею надежды и боюсь, что они разобьются о какой-то зловещий заговор.
Рабыня тяжело вздохнула и, жадно ловя воздух, слезливым голосом вымолвила:
— Моя госпожа, моя госпожа. Они подняли открытое восстание.
— Кто поднял?
— Народ, моя госпожа. Люди выкрикивают сердитые и безумные слова. Пусть боги вырвут у них языки.
Радопис перепугалась и дрожащим голосом спросила:
— Шейт, что они выкрикивают?
— Увы, моя госпожа, они совсем лишились рассудка, их ядовитые языки изрекают ужасные слова.
Радопис обезумела от страха и суровым голосом крикнула:
— Не терзай меня, Шейт! Скажи мне честно, что они кричали. О боже!
— Моя госпожа, они упоминали тебя в очень нелестных выражениях. Что же ты сделала, моя госпожа, чтобы заслужить их гнев?
Радопис прижала руки к груди. Ее глаза сделались круглыми от страха. Неуверенным голосом она спросила:
— Я? Разве эти люди разозлились на меня? Разве в этот священный день больше ничто не отвлекло их мысли от меня? Боже милостивый! Что они кричали, Шейт? Скажи правду хотя бы ради меня.
Горько расплакавшись, рабыня сказала:
— Эти обезумевшие грубияны кричали, будто ты сбежала, прихватив деньги богов.
Из стесненной груди Радопис вырвался вздох. Она горестно промолвила:
— Увы, у меня вырвали сердце, оно трепещет от страха. Я больше всего опасаюсь, что желанная победа потонет в шуме и гаме взбешенных людей. Разве они не выглядели бы достойнее, если бы не обратили на меня внимания из уважения к своему повелителю?
Рабыня стукнула себя в грудь кулаком и жалобно произнесла:
— Их ядовитые языки не пощадили нашего повелителя.
Перепуганная Радопис издала крик ужаса и почувствовала, как содрогнулось все ее существо.
— Да что ты говоришь? Неужели им хватило наглости порочить фараона?
— Да, моя госпожа, — рыдая, ответила рабыня. — Какой ужас. Они кричали, что фараон легкомыслен. Им нужен новый фараон.
Радопис обхватила голову руками, будто взывая к помощи, ее тело дрогнуло, словно от страшной боли. В отчаянии она бросилась на диван.
— Боже милостивый, что же это творится? Почему не содрогнется земля, не обрушатся горы? Почему солнце не испепелит весь мир? — вопрошала она.
— Земля уже содрогается, моя госпожа, — ответила рабыня. — Она жутко содрогается. Простой народ сцепился с полицией. Меня чуть не растоптали. Спасая жизнь, я бежала со всех ног и не обращала внимания на стычки. Мне удалось приплыть сюда на ялике. Мои страхи лишь возросли, когда я увидела, что весь Нил усеян лодками. Сидевшие в них люди выкрикивали те же слова, что и те, кто оставался на берегу. Казалось, будто все одновременно договорились показать свое настоящее лицо.
