Фараон обиделся на слова Софхатепа и, чувствуя себя одиноко даже в царском крыле, торопился отправиться во дворец на острове Биге, где одиночество никогда не преследовало его. Радопис не знала о том, что произошло во время последней встречи, и вела себя спокойнее, чем фараон. Однако она без труда разобралась в том, о чем поведало красноречивое выражение лица возлюбленного, и почувствовала, что гнев и раздражение не дают ему покоя. Радопис встревожилась и вопрошающе смотрела на него. Хотя ей хотелось о многом спросить, слова застыли на ее устах.
— Радопис, разве ты не слышала? — ворчливо спросил фараон. — Губернаторы и министры советуют мне вернуть жрецам имущество и смириться с поражением.
— Что побудило их дать такой совет? — с тревогой осведомилась она.
Фараон рассказал о том, что ему говорили и советовали губернаторы. Радопис опечалилась и еще больше забеспокоилась. Она не удержалась и сказала:
— Воздух насыщается пылью и мрачнеет. Только грозная опасность могла заставить губернаторов высказаться.
— Мой народ гневается, — презрительно сказал фараон.
— Мой повелитель, народ подобен кораблю, сбившемуся с курса без руля, он послушен всем ветрам.
— Я посажу этот корабль на мель, — грозно сказал он.
Страхи и сомнения снова обрушились на Радопис, терпение на мгновение изменило ей.
— Мы должны обратиться к мудрости и временно согласиться на уступки. День победы близок.
Фараон с удивлением взглянул на нее:
— Радопис, ты намекаешь на то, чтобы я уступил?
Радопис прижала фараона к груди, тон его голоса ранил ее, затем, обливаясь горючими слезами, сказала:
— Лучше сначала припасть к земле, а уже потом ринуться в наступление. Победа зависит от того, как это удастся.
Фараон простонал:
— Ах, Радопис, если ты не разобралась в моей душе, то кто же тогда поймет ее? Я из тех, кто вянет с горя, словно роза, прибитая ветром, если меня вынуждают подчиниться чьей-то воле.
По выражению черных глаз Радопис было видно, что эти слова тронули ее. Она произнесла с глубокой печалью:
— Я бы с радостью пожертвовала собой ради тебя, мой любимый. Ты никогда не станешь вянуть, пока мое сердце продолжает орошать тебя чистой любовью.
— Я в своей жизни ни на миг не испытаю поражения и никогда не дам Хнумхотепу повода утверждать, что он унизил меня хотя бы на час.
Радопис печально улыбнулась ему и спросила:
— Ты желаешь править народом, ни разу не прибегнув к хитрости?
— Капитуляция — хитрость тех, кто ни на что не способен. Пока жив, я буду держаться прямо, как лезвие меча, которое погубит всех предателей.
Радопис вздохнула с печалью и сожалением и более не старалась переубедить его. Она лучше смирится с поражением, нежели станет испытывать его гнев и гордость. Она все время спрашивала себя: «Когда же вернется гонец? Когда он принесет весть? Когда?»
Каким томительным стало ожидание. Если те, кто горит желанием, знали бы, какие муки причиняет ожидание, так, как это было ведомо ей, то они в этом мире предпочли бы воздержание. С каким нетерпением Радопис считала часы и минуты, наблюдала за восходом и заходом солнца. У нее болели глаза оттого, что она долго всматривалась в Нил, извилистым путем кативший свои воды с юга. Она считала дни с затаенным дыханием и сильно бьющимся сердцем, часто вскрикивала, когда больше не могла выдержать смутных опасений: «Где же ты, Бенамун?» Даже любовью она наслаждалась рассеянно, витая мыслями где-то далеко. Духовного покоя не обрести, пока не вернется гонец с письмом.
Дни тянулись с невыносимой медлительностью, пока однажды, когда Радопис сидела, предаваясь своим мыслям, в ее покои не ворвалась Шейт. Радопис подняла голову и спросила:
— Шейт, что стряслось?
— Моя госпожа, — торопливо ответила рабыня, ловя ртом воздух, — вернулся Бенамун.
Радопис охватила радость, она вскочила, словно встревоженная птица, и воскликнула:
— Бенамун?!
— Да, моя госпожа, — ответила рабыня. — Юноша ждет в зале. Он просил сообщить тебе о своем прибытии. Как он загорел во время путешествия!
Радопис устремилась к лестнице, ведущей в зал, и увидела, что юноша стоит и ждет ее появления. В его глазах горело страстное желание. Радопис показалась ему пламенем радости и надежды, он не сомневался, что она счастлива исключительно от того, что видит его. Бенамуна охватил божественный восторг, и он бросился к ногам Радопис, будто готовясь боготворить землю, по которой она ступает. Страстно и нежно он обвил руками ее ноги и прильнул к ним устами.
