— Люди говорят, что любовь — волшебство, а мудрецы утверждают, что волшебство — любовь.
— Я пришел к убеждению, что восхитительная красота Радопис отмечена проклятием, — подавленно заявил первый министр.
Таху гневно и сурово взглянул на него:
— Ты ведь не произносил заклинание, родившее это волшебство, не так ли?
Софхатеп почувствовал упрек в голосе Таху и побледнел. Он заговорил неторопливо, будто отвергая обвинение.
— Она была не первой женщиной…
— Но она была Радопис.
— Меня волнует счастье нашего повелителя.
— И ради этого ты призвал на помощь волшебство? Увы!
— Да. Я понимаю, что совершил серьезную ошибку. Но сейчас непременно следует что-то предпринять.
— Это твоя обязанность, ваше превосходительство, — сказал Таху. В его голосе все еще звучала горечь.
— Я обращаюсь к тебе за советом.
— Верность в полной мере проявляется в искреннем и честном совете.
— Фараон не допустит, чтобы кто-то поднял вопрос о духовенстве в его присутствии.
— Ты не посвятил ее величество царицу в свои идеи на этот счет?
— Именно таким путем Хнумхотеп навлек на себя гнев фараона.
Таху не нашелся, что ответить, но у Софхатепа появилась мысль, и, говоря тихо, он спросил:
— А нельзя ли извлечь определенную пользу, если устроить встречу между тобой и Радопис?
По спине Таху снова пробежала дрожь, сердце громко забилось в его груди. Чувства, которые он так отчаянно пытался скрыть, чуть не вырвались наружу. «Старик не понимает, что говорит, — подумал он про себя. — Он считает, что волшебство пленило лишь нашего повелителя».
— А почему бы тебе самому не поговорить с ней? — сказал он Софхатепу.
— Я думаю, тебе скорее удастся найти с ней взаимопонимание.
— Боюсь, Радопис не будет питать расположения ко мне, — холодно ответил Таху. — Она ничего хорошего не подумает обо мне и сорвет мои попытки действовать в интересах фараона. Ваше превосходительство, думаю, у меня ничего не получится.
Софхатеп страшился мысли, что ему придется сказать правду фараону в лицо.
Таху уже не мог больше оставаться на месте. Нервы командира напряглись до предела, а буря неуправляемых чувств разрывала его душу. Он попросил у первого министра разрешение удалиться и вышел, словно во сне, позволяя Софхатепу ринуться в бездну сомнения и бед.
Софхатеп оказался не единственным, чью голову склонили несчастья. Царица уединилась в своих покоях, размышляя над печалью, глубоко засевшей в ее душе, огромных страданиях, отчаянии, о которых она не могла никому поведать. С тяжелым сердцем она перебирала в памяти трагедию своей жизни, грустными глазами взирала на события, разворачивавшиеся в Долине Нила. Она была лишь женщиной, потерявшей сердце, или царицей, с тревогой сидевшей на своем троне. Все узы любви между ней и фараоном прервались, не осталось надежды, что оба снова заговорят до тех пор, пока он будет предаваться своей страсти, и до тех пор, пока она будет замыкаться в своей безмолвной гордости.
Ее печалило осознание того, что фараон так пренебрегает высокими обязанностями, в пылу любви он забыл обо всем, и вся власть перешла в руки Софхатепа. Она нисколько не сомневалась в том, что первый министр верен трону, но ее приводили в ярость безрассудство и пренебрежение фараона. Царица решила предпринять что-нибудь, чего бы это ни стоило ей, и она не отказалась от своего намерения. Однажды она вызвала Софхатепа и попросила того посвятить ее во все дела, требовавшие внимания фараона. Так царица немного смягчила свой гнев и, сама о том не ведая, весьма обрадовала первого министра, которому показалось, что с его плеч свалилась огромная тяжесть.
Встретившись с первым министром, она узнала о последних петициях, которые жрецы присылали со всех концов царства, и терпеливо и внимательно прочитала их. Царица тут же поняла — довольно высокие власти царства едины в своем мнении, и пришла к выводу, что за взвешенными и острожными формулировками таится большая опасность. Смущенная и опечаленная, она задавалась вопросом, что произойдет, если жрецы узнают, что фараон не обращает ни малейшего внимания на их просьбы. Духовенство представляло могучую силу: оно держало в своей власти сердца и умы людей, ибо простой народ слушал священников в храмах, школах, университетах и находил утешение в их нравственном облике и учениях, изображавших их в идеальном свете. Однако что будет дальше, если люди разуверятся в благосклонности фараона к ним, потеряют надежду на то, что можно исправить ход событий, разворачивающихся образом, невиданным за все славные и гордые века вечного прошлого?
