— Разве творческий порыв, порожденный вдохновением, называется шуткой? — Хенфер ринулся в атаку.
— Вы называете это вдохновением и творчеством, — пренебрежительно ответил философ. — Я же знаю, что это игра воображения.
Радопис взглянула на архитектора Хени, побуждая того вступить в перепалку, стараясь вывести его из привычки отделываться молчанием. Но он не поддался ее соблазнам, и не потому, что считал предмет спора незначительным, а потому что, справедливо или ошибочно, полагал, будто Хоф не имеет в виду то, что говорит, а просто дразнит Хенфера и особенно Рамонхотепа в свойственной ему жестокой манере. С другой стороны, поэт пришел в ярость и, забыв на мгновение о том, что находится во дворце на острове Биге, обратился к философу злобным тоном:
— Если искусство является игрой воображения, тогда почему художникам заказывают произведения, в коих те не в силах достичь совершенства?
— Потому что такие заказы требуют, чтобы они отложили в сторону привычные для них мысли и логику и искали выход в мире детства и воображения.
Поэт надменно пожал плечами.
— Твои слова не заслуживают ответа, — сказал он.
— Пусть так и будет, — ответил Хенфер, а Хени согласно улыбнулся. Однако Рамонхотеп изнывал от нетерпения, гнев не позволял ему молчать. Он сердито посмотрел на насмешливые лица и резко спросил:
— Разве искусство не доставляет вам удовольствие своей красотой?
— Как это банально, — вдруг произнес Анин, вряд ли отдававший отчет тому, что говорил, ибо вино уже помутило его разум.
Поэт был вне себя от гнева. Он выронил из руки цветок лотоса.
— Что стряслось с этими людьми? — выпалил он. — Они не понимают смысла того, о чем говорят. Я упомянул удовольствие и красоту, а мне отвечают, что это банальные вещи. Разве это мыслимо? Разве в этом мире больше не осталось места для удовольствия и красоты?
Хенфер был доволен словами коллеги, и его охватило волнение. Он наклонился к уху Радопис.
— Радопис, твоя красота подлинная, — заверил он. — Жизнь проходит незаметно, словно мимолетный сон. Помнится, например, как я печалился, когда умер мой отец, и как горько тогда плакал. Но теперь всякий раз, вспоминая его, я спрашиваю себя: «Неужели он действительно жил на земле или же со мной в сумерках случился обман зрения? Такова жизнь. Какую пользу извлекают сильные мира сего из своих достижений? Что обретают те, кто производит ценности и богатства? Что приносит владыкам их правление? Разве их достижения не напоминают пыль, разносимую ветром? Власть может оказаться глупостью, мудрость — ошибкой, а богатство — тщеславием. Что же касается удовольствия, то оно остается удовольствием и ничем другим. Все, что лишено красоты, не имеет никакой ценности.
На обворожительном лице Радопис появилось задумчивое выражение, ее глаза мечтательно сверкали, когда она сказала:
— Как знать, Хенфер, удовольствие и красота, возможно, тоже ничего не значат. Разве ты не видишь, что я живу в достатке, удовольствиях, наслаждаюсь добротой и красотой? И, несмотря на все это, меня часто преследуют скука и уныние.
Радопис видела, что Рамонхотеп пребывает в плохом настроении, она заметила, что Хенфер недоволен, а Хени молчит. Радопис огорчало то, что они обиделись, и, чувствуя при этом свою вину, она решила, что настала пора сменить тему разговора.
— Достаточно! Что бы вы ни говорили, вы всегда будете тянуться к искусству и обществу художников. Вы любите людей творчества, хотя вам доставляет удовольствие задевать их. Даже само счастье вы сделали бы предметом дискуссий и споров.
Губернатору Ани наскучил этот спор.
— Рассей сомнения несогласных одной из своих веселых песен, — предложил он.
Всем хотелось послушать и насладиться пением Радопис, и все громко и единогласно поддержали предложение губернатора. Радопис согласилась. Ей надоело разговаривать, она снова испытывала дурное предчувствие, какое уже несколько раз посещало ее в течение этого дня. Она подумала, что песня или танец прогонит его и, подойдя к трону, позвала своих музыкантш. Те прибыли, неся барабаны, лиры, флейты, цитры, свирели, и выстроились позади нее.
