Так вот, дядя Валико, уроженец Западной Грузии, гуриец, просто не выдержал: не каждый день выпадает такое удовольствие — спеть гурийскую песню в хорошей компании. Вообще, несмотря на свою внешнюю степенность и увлечение историей, что предполагает некую сосредоточенность и сдержанность характера, он был компанейским, лёгким человеком. Однажды я услышала, как он говорил моей маме:
— Понимаешь, Нина, если у меня останется последний рубль, я его разменяю на сто копеек и набью карман, чтобы слышался звон монет. — Не знаю, по какому поводу это говорилось, но слова запомнились.
А сегодня Валико «болел» на стадионе «Динамо» и наверняка выкрикивал привычную для наших болельщиков фразу: «Судья — композитор!» Это означало, что судья сочиняет. Интересная ассоциация…
На следующий день рано утром к нам прибежала Этери, заплаканная, с распухшим лицом, и буквально выдохнула: «Ночью Валико арестовали… что мне делать?»
Папа быстро собрался: решено было бежать к дяде Гургену, пока он не ушёл на работу. Он обязательно поможет или скажет, к кому обратиться: ведь он работает в НКВД! Телефоны в те годы в городских квартирах были редкостью, да и автоматы тоже.
Переговаривались взрослые шёпотом, чтобы не разбудить ребёнка, то есть меня. А я уже проснулась и конечно же лежала неподвижно, тихой мышкой, не открывая глаз. Очень хорошо помню, что никакого волнения и страха за судьбу дяди Валико не испытывала, было только любопытство и уверенность в случайности, нелепости происходящего.
Мама усадила Этери завтракать, я соизволила «проснуться» и присоединилась к ним. Мы молчали, ждали папу. Он скоро вернулся — с его стремительной походкой преодоление расстояния от нашего дома до дома Манташева и обратно не заняло много времени. Итог визита был печальный. Теперь, уже не таясь от меня, он сказал:
— К сожалению, Гурген этими вопросами не занимается, но обещал разузнать. Успокоил, говорит, что разберутся, зря держать не станут.
Дядя Валико не вернулся никогда…
Вскоре арестовали папиного однокурсника Арама и его жену, учительницу музыки, а их сына куда-то отправили, в какое-то место, где собирали детей арестованных врагов народа. Что это за место, почему эти умные, добрые папины друзья стали врагами народа, — какого народа? значит, и меня? — я не спрашивала, и мне никто не объяснял. Потом кто-то в разговоре упомянул о расстреле поэтов Паоло Яшвили[6] и Тициана Табидзе. Это было совсем уж непонятно: как можно быть одновременно поэтом и врагом народа?..
Мне хочется вернуться к нашей Экзархской площади, потому что, во-первых, здесь стоит очень любопытный дом, где живут наши знакомые. Когда-то это был небольшой скромный дворец последнего грузинского царя Георгия XII, сына Ираклия II, которого народ любил за храбрость и усердие по объединению Грузии в единое государство. Теперь площадь справедливо переименовали в площадь Ираклия. За невысокий рост его называли любовно патара кахи, что означает «маленький кахетинец». Георгий в сложнейшей политической обстановке продолжал дело отца и уж наверняка заслужил, чтобы этот дом, его последнее пристанище в Грузии, сохранили потомки. Но этого не случилось: в восьмидесятые годы дом снесли. Только домик в Гори, где родился «легендарный Сосо», удостоился чести стоять века, даже уютно укрылся в неком подобии футляра, выстроенного над ним, и теперь поклонники отца народов могут совершать туда паломничество. А дома Георгия XII из рода Багратионов словно и не было…
«Никогда не говори „во-первых“, если у тебя нет „во-вторых“», — наставляла нас первая учительница русской литературы Сусанна Вартановна. Но у меня есть и «во-вторых», хотя оно для меня самое главное, можно даже сказать «первее первого», как любила повторять в детстве моя дочь, когда побеждала в каких-нибудь играх или соревнованиях. Отсюда, от площади Ираклия, начинается улица моего детства, улица Чахрухадзе. Её прежнее название — Багратионовская, я об этом узнала, едва научившись читать, по надписи на конвертах: после нынешнего названия улицы в скобках стояло «бывш. Багратионовская». Это «бывш.» невероятно интриговало и раздражало меня, пока я не спросила у мамы. Все оказалось до примитивности просто. За мою долгую жизнь часто случалось, что какое-то слово или чей-то поступок, а порой загадочное переплетение обстоятельств становились предметом длительных раздумий, предположений, волнений и, как следствие, неадекватных выводов. Вот тогда я вспоминаю это «бывш.» и оказываюсь права: всё разрешается наилучшим и самым безболезненным образом, минуя непроходимые камни и болота, которые я успела нагородить в своем воображении.
