Звонок раздался внезапно. Часы показывали десять, время для визитов давно прошло, да и не ходил никто сейчас к Улицкому, зная, что по вечерам он в самоуглублении анализирует сделанное днем и предполагаемое на завтра, что все попытки отвлечь разбиваются о непреклонное: “Потом, потом, вот кончу фильм…” А незнакомые люди и вовсе не рискнули бы прийти в столь позднее время к столь знаменитому человеку.
— Открой, пожалуйста, — сказал он жене, — да если это очередная претендентка на роль Глафиры, скажи, что вакансии нет. Поблагодарить не забудь! — крикнул он вдогонку.
Слава кинорежиссера Улицкого находилась в зените. Ему было сорок пять лет — возраст успехов и в прошлом и в будущем — и не только профессионально привлекал он к себе. Стройный, смуглый, с седеющими висками, с немногочисленными, но глубокими и резкими морщинами на лице, был он до умопомрачения кинематографичен. Сейчас он снимал новый фильм — исторический, из времен схваток Руси с кочевниками.
Жена вернулась скоро.
— Там какой-то человек хочет тебя видеть. Имени своего не называет, пройти отказывается.
— О, черт! — Улицкий отставил стакан с чаем и вышел.
В прихожей на половике возле вешалки топтался пожилой человек в длинном темном пальто, в зимней, несмотря на теплую осень, шапке. Щеки его были толстые, усы — пушистые; казалось по виду — добродушен и недалек. Лицо выражало смущение: должно быть, войдя уже, он понял, что поздновато.
— Здравствуйте, — он протянул руку. — Кузнецов.
— Здравствуйте, — режиссер смотрел на него с удивлением.
— Простите, что я к вам так поздно — боялся раньше не застать вас дома. А на съемках к вам не пробьешься.
— А вы пытались?
— Вчера только. Не заметили?
Режиссер прищурился, и что-то начало вырисовываться в его памяти. Фигура в длинном черном пальто мелькала вчера днем среди воинов-кочевников, цепляясь за их длинные луки, обходя лошадей. Человек этот добрался даже до шелковой юрты предводителя и начал что-то ему объяснять, но тот показал на режиссера, пожал плечами — жест этот сразу перенес собеседников в культурный двадцатый век.
Режиссер стоял в это время на стене древнего монастыря, специально реставрированной, изображающей крепостные валы старинного города. Воины сгрудились невдалеке, готовясь отразить последний натиск.
Момент был ответственный; ожесточение рукопашных схваток, которого так долго добивался режиссер, овладело, наконец, обеими сторонами. И вдруг эта фигура в пальто с полами, бьющими по коленям, снующая между лошадьми, способная вернуть людей от непримиримости врагов к добродушию товарищей по работе.
— Кто там путается? — крикнул Улицкий. — Уберите его к чертовой матери!
Кочевники пошли на приступ, защитники сбрасывали им на головы камни. Помимо драматизма и выразительности, требовалось думать еще и о технике безопасности. Только точное знание каждым своего места могло ее обеспечить; посторонний же подвергался риску. Режиссер вздохнул спокойней, когда увидел, как появился милиционер, взял постороннего за рукав и увел в толпу зевак.
Теперь этот человек стоял в квартире Улицкого в позднее, почти ночное время.
— Так что же вы хотите?
— Я хочу сделать одно замечание по вашему фильму.
— Боюсь, что оно будет излишним. Все его создатели — и сценарист, и я, и актеры — очень много работаем, очень много думаем, изучаем материал всесторонне, чтоб соединить в один сплав историческую правду, современный взгляд на эпоху и богатство характеров. Все это нелегко, но это художественное творчество. Вы же пытаетесь судить о незаконченной работе по случайно попавшемуся вам на глаза съемочному эпизоду, на основании чисто личных вкусов. Простите меня за резкость, но, право же, не стоило ни вам беспокоиться, ни меня беспокоить.
Кузнецов побледнел, но стоял твердо, даже перестал тереть давно уже чистые подошвы о половик.
— Дело не в том, — сказал он. — Ваши слова отражают общее положение вещей, а у меня замечания по совершенно конкретному поводу. В фильме кочевники берут крепость штурмом с помощью осадных орудий. В действительности все было не так. Вся эта пляска перед стенами и громадные башни были лишь отвлекающим маневром. Азиатские воины, меняя друг друга, рыли с другой стороны крепости подземный ход. Землю они убирали по ночам. В день решительного штурма, когда все население сбежалось в одну часть города, враги стали один за другим выползать из своего подкопа, а когда их набралось достаточно много, ударили защитникам в спину. И все кончилось очень быстро.
