Когда она оставалась с Нахманом, начиналось очарование бесконечное, мгновенное. Они говорили о своем детстве, о любви, о своих надеждах и о народе, но обо всем спеша и волнуясь, будто сейчас нужно было дать ответ, который ждали от них… По временам, случалось, ее охватывал страх. Она не знала, откуда он приходил, и мучилась от него. Казалось ей, будто кто-то поджидает момента, когда ее счастье поднимается до самой большой высоты, чтобы разом пресечь его. И тогда она страстно плакала, словно несчастье уже совершилось…
В начале марта Даниэлю удалось получить работу на кожевенной фабрике, и Нахман вечер этого счастливого дня провел в его семье.
– Теперь, – говорил Нахман, прощаясь, – я за вас спокоен, Даниэль. Что-то становится веселее…
– У нас есть Он, – произнесла жена Даниэля, посмотрев на небо.
– Ну, ну, ступайте уже! – выговорил, смеясь, Даниэль. – Вы ведь стоите, как на иголках. Ступайте, ступайте, мы все понимаем…
Они дружески улыбнулись друг другу и расстались.
Нахман уже был недалеко от дома, где жил, как его окликнул знакомый голос.
– Неси! – закрыв глаза, подумал он.
– Подождите же, Нахман! – снова раздался ее голос.
– Это вы, – пробормотал он, почувствовав, как радость покидает его.
– Конечно я, – разве я так изменилась?
Он быстро осмотрел ее. Что-то как будто переменялось в ней, но трудно было уловить, что именно. Казалось, она возмужала, и это ей к лицу так же, как ребенку, который из шалости надел платье взрослого. Глаза оставались ясными, открытыми, смотрели прямо, и в них лежала новая суровость, которой прежде не было.
– Да, да, это я, – говорила она, глядя перед собой…
Они пошли рядом, – она, как бы догоняя его, а он медленно, словно сожалея, что удаляется от окраины. Снег лежал повсюду, все серое, печальное исчезло под ним, – но скука царила в безлюдных переулках и улицах.
Нахман шел, опустив голову, не смея верить, что рядом с ним идет Неси, и иногда с недоверием взглядывал на нее. Что-то далекое, юношеское поднималось в его душе, и ему казалось, что в насмешку вернулось столь желанное некогда, столь дорогое. И с сожалением взрослого, с нежной печалью смотрел он на это прошлое, которое уже не имело власти над ним. Как давно это было, как это было близко…
– Я иду с вами, – говорил он, – и стараюсь думать, что ничего не произошло… Не произошло, Неси! Вот я вернулся из рядов. Я пошел к вам, и вы встретили меня. Повернем в этот переулок, чтобы казалось – мы идем гулять.
– Нет, нет, Нахман!.. Я не узнаю этих улиц. Расскажите мне о себе…
– Вот вы уходите от меня, – продолжал Нахман. – Помните, как я любил вас?
– Я не любила вас, – холодно сказала Неси.
– …а теперь иду с вами и ничего не чувствую. И все-таки мне чего-то до слез жалко… Зачем вы ушли, не повидавшись со мною?
Она пошла быстрее, взволнованная воспоминаниями, растроганная, а он рассказывал ей о мучениях, которые пережил.
– Но я пришла к вам, – крикнула она, не выдержав и схватив его за руку, – я была у вас, я ждала!..
Они смотрели друг другу в глаза, и оба были в отчаянии.
– Какое несчастье! – бормотал он.
– Я так любила вас, Нахман, – созналась она, сбросив холодность, и опять взяла его за руку, – но вы были слабый, слабый… Потом и с этим помирилась, и уже хотела вас, одного вас, видеть вас, слушать. Расскажите мне о людях… У меня дрожала душа, когда вы говорили. И только одного слова вашего не хватало… Нет, нет, расскажите лучше о себе!
Они уже вошли в широкую улицу, упиравшуюся в город, и Неси, поглядев на огни, просто сказала:
– Вот я смотрю на город, и опять что-то бьется в груди по-прежнему, и хочется крыльев, чтобы полетел на огонь. Не город звал меня – скажите, кто? Но есть что-то, чем я довольна. Я не вижу этой нищеты, этой грязи, этих фабрик. И все-таки, Нахман, душа становится меньше.
– Как я жалею вас, – тихо сказал Нахман, сжимая ее руку, – как жалею!
Она вдруг отняла руку у него и с неожиданной ненавистью произнесла:
– Не жалейте меня, Нахман, это хорошо для калек.
Она оборвалась, а он, чтобы успокоить ее, стал рассказывать о своей жизни.
– Ну что же, – произнесла она, – у вас весело. Скажите Мейте, что я ее люблю. Будете работать на фабрике? Кто может вам позавидовать? И никуда вас не тянет? Почему же я жалею вас, Мейту? Вот сани. Я беру их. Прощайте, Нахман.
