То есть пока Бюзо чувствовал поддержку народных масс, все было хорошо. Как только симпатии народа перешли на сторону монтаньяров, сам вид депутации стал оскорблять эстетические вкусы доблестного демократа.
Да и вообще, насколько долговечна народная любовь?
Когда в 89-м году Неккера вернули из ссылки, ликованию страны не было предела. В маленьком городке, где он остановился ночевать, жители выставили патрули, которые останавливали проезжающие кареты. Горожане говорили: «Тише, Неккер спит». А манифестации, которые устраивались в честь герцога Орлеанского? А взрывы всеобщего ликования, когда на улице толпа замечала Дюмурье или Петиона? А всеобщая популярность Мирабо и Дантона? Или проявившаяся, особенно в 94-м году, фанатичная любовь к Робеспьеру, преклонение перед ним, как перед божеством? Но разве кто-нибудь вспоминал добрым словом народных кумиров, когда они отправлялись в изгнание? Разве многочисленные толпы не улюлюкали, когда на гильотину везли Дантона и Робеспьера?
Вроде бы сам собой напрашивается вывод: нет ничего переменчивее народной любви. Но вот почему тот или иной деятель, та или иная партия теряли поддержку народа?
Внимательно читая выступления ораторов Конвента, мы замечаем любопытную подробность: экономика их почти не интересовала, они обращались к ней постольку, поскольку это вытекало из их излюбленной темы – учения о способах охраны добродетели. Но «способы охраны добродетели» каждый оратор понимал по-своему,
И вот тут мы убеждаемся, что борьба за власть между партиями была только следствием. А причины? Причины заключались в неравном материальном положении социальных слоев, на которые опирались монтаньяры и жирондисты. «Высоконравственные идеалы» ораторов на самом деле оказывались классовыми.
Во все периоды французской революции фатально вставал один вопрос: дать человеку полную свободу неограниченной собственности или пойти на «революцию равенства», то есть насильственным путем уравнять собственность. И чем дальше, тем острее становилась эта проблема. С одной стороны, укрепляла свои позиции нарождающаяся буржуазия, с другой стороны, гигантски усиливалось уравнительное движение широких социально неоднородных «низов». Именно это противоречие порождало раскол в стане вчерашних союзников. Жирондисты искрение считали, что собственность должна быть безусловным индивидуальным правом. Поэтому они постоянно обвиняли монтаньяров в поддержке «аграрного закона» и «анархии». Но монтаньяры, которые представляли мелкобуржуазные слои Франции, видели, что программа жирондистов ведет к неравноправию и узаконенной нищете широких народных масс. Естественно, согласиться с этим они не могли. Поэтому монтаньяры заявляли, что право собственности есть относительное и социальное.
Однако мелким буржуа всегда были свойственны иллюзии. Они полагали, что если у каждого человека будет право на некоторую ограниченную собственность, то именно тогда наступит золотой век. Поэтому Робеспьер не ставил вопрос о радикальных реформах. Он говорил: «Грязные души, уважающие только золото, я отнюдь не хочу касаться ваших сокровищ, как бы нечист ни был их источник», – и переводил разговор в область моральных категорий: сделать бедность более почетной, чем богатство, – вот его задача. Отсюда – колебания Робеспьера. Отсюда непоследовательность в политике монтаньяров.
Робеспьер протестовал против «аграрного закона», то есть против попытки разделить землю поровну между крестьянами.
Еще в марте 1793 года монтаньяры резко выступили против требований Жака Ру, Варле и других «бешеных» людей, которые выражали интересы бедняков. Когда Варле и другие «бешеные» хотели поднять восстание против Жиронды, Робеспьер, а за ним и Гора осудили «бешеных».
Повторяю, партия Робеспьера тоже боялась «анархии». Но уже в апреле 1793 года они увидели, что если не удовлетворить требования городских плебейских масс, то произойдет новая революция. Поэтому монтаньяры поддержали народ в вопросе об ограничении крупной частной собственности, то есть поддержали программу «максимума». И в то же время, пытаясь сохранить некое экономическое равновесие, Робеспьер предложил ограничить заработную плату пролетариев.
