И все же я отдаю ему в своей команде только два места. Одно — «Золотому жуку», другое — «Убийству на улице Морг». Я даже представить себе не в силах, как можно было бы улучшить эти шедевры. Но прочие его рассказы я не назову вполне совершенными. Этим двум свойственны особые пропорции и перспектива; ужас и таинственность замысла подчеркнуты невозмутимостью рассказчика и главного героя — в одном случае Дюпена, в другом Леграна.
〈…〉
И на все эти рассуждения меня навел один вид зеленого переплета томика По. Уверен, если бы меня обязали назвать несколько книг, которые в самом деле повлияли на мою жизнь, я бы назвал этот томик вторым, поставив выше его единственно «Опыты» Маколея. Я прочитал его в юности, когда мой ум был податлив. По разбудил мою фантазию, дал великолепный пример манеры изложения, соединяющей в себе достоинство и силу. Но, быть может, его влияние оказалось не столь уж благотворным. Он слишком настойчиво обращает мысли к предметам странным и нездоровым.
По был человеком угрюмым, чуждым юмора и доброты, тяготеющим ко всему извращенному и жуткому. Читатель должен сам в себе хранить противоядие, иначе По становится опасным товарищем. Нам хорошо известно, какими скользкими путями и к каким убийственным трясинам вел писателя его странный ум, пока серым воскресным утром, в октябре, По не обнаружили при смерти на тротуаре в Балтиморе, хотя лета его знаменовали самый расцвет сил.
〈…〉
Я часто задавался вопросом, откуда По взял свой стиль. Его лучшим произведениям присуще сумрачное величие, они словно выточены из гагата, и им не существует подобия. Рискну сказать: если я открою наугад этот том, мне непременно попадется абзац, который покажет, что я имею в виду. Например, такой:
«Да, прекрасные сказания заключены в томах Волхвов, в окованных железом печальных томах Волхвов. Там, говорю я, чудесные летописи о Небе и о Земле, и о могучем море, и о Джиннах, что завладели морем и землей и высоким небом. Много мудрого таилось и в речениях Сивилл; и священные, священные слова были услышаны встарь под тусклой листвой, трепетавшей вокруг Додоны, но, клянусь Аллахом, ту притчу, что поведал мне Демон, восседая рядом со мною в тени могильного камня, я числю чудеснейшей всех!» Или эта фраза: «И тогда мы семеро в ужасе вскочили с мест и стояли дрожа и трепеща, ибо звуки ее голоса были не звуками голоса какого-либо одного существа, но звуками голосов бесчисленных существ, и, переливаясь из слога в слог, сумрачно поразили наш слух отлично памятные и знакомые нам голоса многих тысяч ушедших друзей»[33].
Не веет ли от этих слов строгим достоинством? Никто не создает свой стиль на пустом месте. Он всегда является производным от какого-то влияния, а чаще всего — от смешения влияний. Что повлияло на По, я проследить не могу. Но все же, если бы Хэзлитт или Де Квинси взялись писать таинственные истории, они могли бы выработать нечто подобное.
〈…〉
* * *
Научная мысль, научные методы, даже простой намек на них всегда притягивают читателя; книга при этом может быть сколь угодно далека от науки. Рассказы По, например, немало обязаны этому сближению с наукой, пусть иллюзорному. Жюль Верн тоже придает очаровательное наукообразие самым невероятным выдумкам, для чего искусно использует свои обширные знания о природе. Но с наибольшим блеском наукообразие используют авторы не самых серьезных эссе, где к шутливым мыслям прилагаются в качестве аналогий и иллюстраций реальные факты; от этого выигрывают как шутки, так и факты, и для читателя такое смешение становится особо пикантной приправой.
Где взять примеры, поясняющие эту мысль, как не в трех томиках, составляющих нетленную трилогию Уэнделла Холмса — «Самодержец…», «Поэт…» и «Профессор за завтраком»? Здесь тонкие и изящные мысли постоянно подкрепляются ссылками и сближениями, за которыми стоят разнообразные и точные знания. Сколько же мудрости, остроумия, великодушия и терпимости в этом труде! Если бы можно было, как некогда в Афинах, выбрать на Елисейских Полях одного-единственного философа, я, конечно, присоединился бы к улыбчивой компании, внимающей добрым и человечным словам Бостонского Мудреца. Думаю, именно благодаря неизменной ученой приправе, в особенности медицинской, меня со студенческих времен так тянуло к этим книгам. Единственный раз в жизни я так узнал и полюбил человека, которого никогда не видел. Одним из моих горячих желаний было взглянуть ему в лицо, но по иронии Судьбы я приехал в родной город Уэнделла Холмса как раз вовремя, чтобы положить траурный венок на его свежую могилу. Перечитайте его книги, и, быть может, больше всего вас поразит то, насколько они современны. Подобно «In Memoriam»
