Эти три года - страница 25
Так было на фронте в Заволжье. Так было и раньше — в Минске, где в первые дни Октября сформировал Лайош Винерман из военнопленных отряд для борьбы с контрреволюцией, так было и в Москве, где Лайош с небольшим отрядом участвовал в подавлении контрреволюционного мятежа.
Для бойцов он был не только отважный командир, но и верный друг. И погиб он, спасая товарищей.
Узнав о том, что несколько разведчиков из его отряда попали в плен, командир взял пулемет и с несколькими бойцами поспешил на выручку товарищей. В разгар боя вдруг отказал пулемет, за которым лежал Винерман. Воспользовавшись этим, белоказаки бросились на Винермана и зарубили его.
Они отомстили ему за бой у Новоузенска, за разгром казачьих частей у Александрова Гая, за уничтожение семитысячной казачьей части у форта Березовки.
…Хмурым октябрьским днем 1919-го революционная Москва хоронила героя-интернационалиста, тело которого было привезено в столицу. Его хоронили на Красной площади, у кремлевской стены. В молчании проходили мимо свежей могилы рабочие Москвы, красноармейские части, отряды интернационалистов. Молча, крепко сжав зубы, шли венгры — красные мадьяры, которые завтра или послезавтра тоже пойдут на фронт, пойдут в бой за власть Советов. А в эти дни венгерские интернационалисты писали в «Правде»:
«Он отдал свою жизнь до последней капли крови за общее пролетарское дело… Он был для нас больше, чем верный товарищ, больше, чем руководитель в борьбе против контрреволюционеров. Он был нашей надеждой в будущей борьбе против наших собственных контрреволюционеров и белогвардейцев. Мы кладем его тело на жертвенник великой пролетарской революции с глубоким убеждением, что кровь товарища Винермана обеспечит и нам, и пролетариату всего мира окончательную победу».
ЦЕНА СМЕРТИ
Карой Лигети
Судьба Кароя Лигети во многом похожа на судьбу Матэ Залки. Но Матэ лишь в плену понял смысл войны, правду русской революции — Лигети понял это еще на родине. Матэ только во время войны начинал писать — Карой попал в плен уже известным в Австро-Венгрии журналистом. Впрочем, попал в плен — это неточно: очутившись на русском фронте, офицер Лигети, не сделав ни одного выстрела, при первой же возможности вместе со своими солдатами перешел фронт.
Началась обычная жизнь военнопленных. Сначала в Иваново-Вознесенске, потом — в Омске. Впрочем, и тогда Лигети уже хорошо знали и в лагерях вокруг города, и в самом Иваново-Вознесенске. После же Февральской революции Лигети развернул кипучую деятельность. Но Временное правительство, которое хотело продолжать войну и для которого венгры оставались солдатами противника, отправило их в суровую Сибирь, извечное место ссылок. Правительство надеялось, что оторванность от революционных центров заставит военнопленных успокоиться. Но из Омска Лигети писал:
«Дорогие товарищи! В холодной Сибири уже не так холодно: алый цвет сердец создает новый мир в родине ссылок и белого траура. Революционное братство объединяет встретившихся на этих белых степях сыновей Севера, Востока, Юга и Запада…»
И сам он немало способствовал этому объединению: статьями в газете «Революция», которую начал издавать в Омске на венгерском языке, своими выступлениями и своим поведением.
Он ушел из офицерского барака, отказался от привилегий, которыми пользовались офицеры, он стал товарищем, другом солдат.
Офицеры пробовали уговорить его прекратить агитацию. Не вышло. Ему грозили — напрасно. Угрожали расправиться с родителями, братом и сестрой, оставшимися в Будапеште, — ничего не помогло; Лигети продолжал сплачивать вокруг себя военнопленных, разъяснять им, за что борются большевики, организовывать отряды интернационалистов. А когда вспыхнул мятеж белочехов, Лигети вместе с русскими красногвардейцами, вместе с интернационалистами отправляется на защиту Омска.
Белочехов было более пяти тысяч, красногвардейцев и интернационалистов — меньше тысячи. Оборонялись до последнего патрона. Оставшиеся в живых ушли в тайгу. Однажды на берегу Иртыша отряд интернационалистов был окружен офицерским карательным отрядом. Раненый Лигети попал в плен.
