— Никто никогда не входит в роль настолько, чтобы уйти из дому. Я о таком еще никогда не слышала, — произнесла она как-то величественно.
Миссис Риддс поднялась тоже.
— Снимите папу с роли, — сказала она отнюдь не просительно.
— Не сниму, — был ответ.
И дамы расстались. Они друг друга не поняли.
Ясно было только, что с Ричардом что-то не так. Это был человек пятидесяти девяти лет, обрюзгший, невысокого роста. Его жена была выше его. Он проработал актером всю свою жизнь, Линкольнский муниципальный театр заключал с ним вот уже восьмой трехгодичный контракт, и миссис Романофф не могла сказать о Ричарде Бёрбедже ни плохо, ни хорошо. Ричард был «старик», который нужен всякому театру, но которого не всегда найдешь, потому что в наше время актеры в театре до старости уже не задерживаются. Годам к сорока они убеждаются, что Гамлет им не светит, и идут в бизнес, в торговлю, встают в магазинах за прилавок, запираются в библиотеках составлять каталоги, где тянут до пенсии. Душную театральную атмосферу выдюживают семижильные.
Ричард Бёрбедж мужественно держался за свою профессию, которая отплатила ему черной неблагодарностью: за всю свою жизнь он не сыграл ни одной главной роли и в эпизодических не сыграл ничего яркого. В этом сезоне он играл крохотный эпизод в спектакле "Война и любовь" ("The war and the love") по пьесе Вильяма Шекспира "Укрощение строптивой". Анна дала ему роль портного. И кто бы согласился на эту роль, кроме него! В репертуаре театра было еще шесть пьес, но все они мюзиклы, и хрипловатому, безголосому Ричарду там роли не нашлось. Когда-то в молодости он бил чечетку, но сегодня чечетка… На следующий сезон он должен играть Фирса в пьесе "Вишневый сад", которую Анна брала для себя. Может быть, у него поехала крыша?
Однако вскоре крыша поехала у самой миссис Романофф. Все, что говорила ей дочь Ричарда (миссис Романофф напрочь забыла ее имя), оказалось чистейшей правдой. От нее эта самая дочь в шляпе отправилась на телевидение, и в тот же вечер миссис Романофф увидела на экране своего Ричарда Бёрбеджа в костюме портного из спектакля "Война и любовь". Он отвечал на вопросы корреспондентки.
Из рассказа актера выходило: он настолько вжился в образ портного, что предпочел жить в Падуе 1593 года. Где, собственно, живет теперь. Он прибывает в Линкольн исключительно на спектакли. На этой неделе у него по расписанию еще один спектакль, именно сегодня, на следующей — ничего, в первой неделе марта — сразу два спектакля. Все было так.
В Падуе Ричард Бёрбедж работает портным, живет на Санта Мария дель Кармине, у него свое ателье, шесть мальчиков-подмастерьев. Воздух в Падуе чистый, обстановка в городе относительно спокойная, его, Ричарда, там уважают соседи, у него нет отбоя от заказов, потому что одеваться, извините, приходится всем, это вам не Линкольн, где можно ходить по центральной улице в чем мать родила.
— Поймите, Падуя — городок хоть и небольшой, но народу у нас не меньше, чем в самой Венеции. До нее рукой подать, минут сорок на почтовой карете, часа полтора пешком. Или те же часа полтора на волах. Но я люблю как раз пешие прогулки, если, конечно, не требуется отвезти платье немедленно или не зовут срочно на примерку. Я же теперь не помощник портного, я в гильдии мастеров, — говорил телезрителям Ричард Бёрбедж.
И миссис Романофф, Анна Романофф собственной персоной, сидела в своем кабинете у телевизора, смотрела на экран и, забыв обо всем, слушала весь этот бред.
— Потом, у нас там классное питание. Пища здоровая, без химии совершенно! Никаких термоприборов, естественно, нет, все готовится на живом огне, на вертеле. Каплунов много, куропаток… — Ричард смущенно улыбнулся, как человек, которому неловко говорить больному о своем хорошем самочувствии. — Очень чистая вода. Родниковая. Прямо во дворе под навесом из-под земли бьет ключ, течет ручей. Стираем в нем ткани для усадки. Добрые, приветливые люди. Правда… — тут Ричард слегка замялся, — испанцы достают. Вот они уже где! Грабят нашего брата-итальянца безбожно! К нашим девушкам пристают. И наши тоже хороши. Очень эмоциональные. Они немного диковаты еще. За это время в городе произошло несколько драк между своими. Но каких, боже! Дерутся на шпагах, прокалывают друг друга кинжалами безжалостно! Цивилизованному человеку смотреть на такие вещи очень трудно. Кровь, размозженные головы, отрезанные руки, ноги… Самое уязвимое место для шпаги — глаз. Я сам чуть было не ввязался в одну поножовщину, спасибо — подмастерья удержали. С другой стороны, я их очень хорошо понимаю. Свежий воздух, сочная пища, здоровье у каждого — то, что моя бабушка называла "кровь с молоком". Я даже в молодости не был таким крепким. Да и откуда? Детский сад, школа, потом театральная школа — и театр, театр, театр. Я уж не говорю о семье, налогах, кредитах… Хочу поехать в Англию, познакомиться с Шекспиром. Но, по всему, не доеду — стар стал, дороги не выдержу. И за каждым кустом — испанцы!
