— С семьей тут полный порядок, — говорил Ричард. — Я им уже натаскал из Падуи золотых нитей, цепей, бриллиантов, разных камней столько, что им до конца жизни хватит. Конечно, скучаю по внукам, но, знаете, Падуя мне теперь всего дороже. Я не хочу оттуда уезжать. Мне там нравится. Это мой выбор.
— Но позволите один неделикатный вопрос? — спросила корреспондентка, глядя на себя в трельяж несколько загадочно.
— Спрашивайте, что хотите, — непринужденно отвечал Ричард.
— Вы сказали, что принесли немало драгоценностей оттуда:.. Из Падуи, я имею в виду. Там что, много… всего такого? — и корреспондентка рассмеялась.
— Я же работаю с драгоценностями, — ответил Ричард Бёрбедж, падуанский портной. — В то время платья были не из одной материи, пуговиц и молний, как у нас. Их надо расшивать камнями, золотыми нитями, цепями. Это очень нелегкая работа. Мы же шьем платья вручную, машинок еще нет. Зингеровскую изобретут, дай бог, в девятнадцатом веке. Мы работаем иглами. Камни идут вот так — по корсажу, по лифу, вниз по куполу… ну, по юбке по-нашему, и, наконец, по подолу вкруговую. Обшиты камнями и золотом обязательно и мужские костюмы. Обязательно! Ни один порядочный человек, независимо от возраста и звания, не посмеет показаться людям на глаза в платье, не отделанном камнями. В дело идут рубин, сердолик, хризопраз, гелиотроп, сардер, моховик, сапфирин, ну и разумеется, агат, оникс… В общем, кремни, халцедоны. Бриллианты, алмазы, естественно… Это моя работа!
— Ваш рассказ столь необычен, Ричард! — сказала корреспондентка, сраженная простотой и непосредственностью актера.
И вдруг ей пришла в голову озорная идея.
— А вы позволите, Ричард, нашей съемочной группе заснять вас в тот момент, когда вы будете уходить домой в Падую? После спектакля? Это будет так интересно!
— Ну, если вам интересно, пожалуйста! — отвечал, рассмеявшись, обрюзгший актер, которому до пенсии надо было трудиться еще шесть лет. — Только я сам не знаю, как это выглядит со стороны и что в этом интересного. Я в образе — вот и все! Вы лучше покажите наш спектакль. Актер интересен только на сцене. А после спектакля до него никому нет дела.
И эта серость, эта посредственность еще смела посягать на афоризмы! Миссис Романофф вырвалась из толпы и побежала в мужскую костюмерную.
— Рич Бёрбедж возвращает вам костюм после спектакля? — вопросила она костюмершу миссис Энджи. — Возвращает, я спрашиваю, Рич тебе костюм после спектакля, дрянь? — завопила сквозь стиснутые зубы режиссер, слету поняв ответ костюмерши, — той нечего было ответить. — Ты уволена! Уволена, дрянь!
И миссис Романофф полетела к себе в кабинет.
С этой-то минуты в театре и поднялся переполох. Известие об увольнении старухи Лоры Энджи разошлось за кулисами тотчас. Но миссис Романофф еще не докончила начатого. Она вылетела из кабинета и помчалась в реквизиторскую.
— Ты принимаешь от Бёрбеджа реквизит после спектакля? — вопросила она реквизиторшу Мэлли Скотт.
— А у мистера Рича нет никакого реквизита, — отвечала бойкая женщина, привыкшая иметь дело со всякой мелочевкой.
— А кольцо? А эти… как их?..
— Никаких колец у мистера Рича нет. Я разве не знаю, у кого что есть? Ничего у мистера Бёрбеджа нет и не было с первого спектакля! Рич — портной! Он выходит с платьем для Катарины — какие там кольца, господи помилуй!
— А подушечка с иголками! — возопила режиссер. — На локте у него подушечка на резинке!
— Подушечка? — каменея, произнесла Мэлли.
— Ты уволена, дрянь! — сказала зловеще миссис Романофф и пошла прочь.
Как раз начался антракт, и за кулисами было людно. Радио транслировало шум зрительного зала. И вдруг за спиной режиссера раздался крик:
— За что уволена-то? За подушечку? Да я тебе таких подушечек сто нашью, если надо!
Анна Романофф остолбенела. Оглянулась. Дрянь-реквизиторша стояла у себя в дверях и кричала ей, главному режиссеру, вдогонку свои проклятья.
— Да чтоб я провалилась, если позволю себя уволить всякой там режиссерше! Да будь ты проклята со своей подушечкой! Не было у нас в реквизиторской никаких подушечек! Ему, может, кто подушечку сшил, а увольнять будут меня? Я не старуха Энджи! За меня вступятся!
