— Могли. Оазис Мальстрим тойланги обороняли, как родную столицу. Их контратаки были весьма успешны. Поэтому не удивительно, что после одной из них на отбитых у берсальеров позициях они Подобрали этот злосчастный «Гоч» и выведали о его владельце буквально все.
— А что из этого следует?
— Следует, что мы узнали еще что-то, чего раньше не знали. Верно, капитан Галеацци?
— Я ничего не понимаю. Совсем ничего, — развел руками берсальер.
— Я тоже, — сказал я, и мы наконец вышли из лифта.
Мы находились на макушке башни, которая, в отличие от бункерообразного главного корпуса посольства, в лучшие дни задумывалась как самоценный архитектурно-художественный объект и заодно носитель наглядной агитации. Башня, точно римская триумфальная колонна, была обвита спиралью ленточного барельефа, повествующего о становлении и лучших достижениях Сверхчеловечества (с точки зрения Сверхчеловечества, конечно).
От амебы до питекантропа, от питекантропа до изобретения колеса… водяные мельницы… ветряные… каравеллы Колумба… паровая машина Уайта…
Дойдя примерно до середины башни, барельеф с пугающей многозначительностью обрывался. Привезти и установить керамические сегменты с уже готовой верхней частью не успели — началась война.
Не было локомотивов и аэропланов, компьютеров и Гагарина, «Аполлонов» и «Вояджера», не было великих символов термоядерного синтеза и преобразования Аль-Фараби, формул Единой Теории Поля и универсального фага.
Вот такая это была башня. История науки и технологии заканчивалась на ней где-то между 1800 и 1900 годами.
А духовная история и не начиналась. Будто и не было вовсе.
На вершине башни, накрытой многослойным стеклянным куполом, находилась обзорная площадка, снабженная различным «наблюдательным», а на самом деле шпионским оборудованием.
Мы до рези в глазах всматривались вдаль. Там, над горизонтом, пылала Комета. Хотя на меридиане посольства стояла глухая ночь, было светло, как в Ширазе зимним утром. Край кометного хвоста уже вошел в верхние слои атмосферы Эрруака, и через все небо тянулись белесые нити — следы крохотных ледяных метеоритов.
Я подошел к электронному всережимному телескопу и навел его на Комету. Настроил фильтры, отсекающие атмосферное рассеяние. Разделил картинку на оптическую, инфракрасную, рентгеновскую.
Во всем спектре ядро небесного тела выглядело целым и невредимым.
— Ну что же, господа. «Аль-Тарик» приказ Ставки выполнить не смог. За что ему спасибо.
— А самого «Аль-Тарика», случайно, не видно? — полюбопытствовал Дурново.
— Смеешься? От него, скорее всего, и облачка не осталось. Даже если бы я знал, какие у него были координаты…
— Прошу прощения. С нами, кажется, хотят поговорить, — перебил меня Галеацци.
Посольство наше стояло на отшибе, в нескольких километрах от столицы, опоясанное двумя полосами отчуждения. Снаружи находилась тойлангская охрана, контрольно-пропускной пункт и стоянка для экипажей, на которых только и разрешалось перемещаться землянам по территории Эрруака. Экипажи были запрограммированы так, что сами привозили послов в Управление Пространств Удаленных, а потом увозили обратно в посольство. Фактически это были передвижные тюремные камеры, пусть и достаточно комфортабельные.
Вторая полоса отчуждения находилась внутри первой и являлась уже нашей, земной линией обороны. Когда-то там, обмениваясь с минами и ловушками кодированными сигналами опознавания, блуждали вооруженные до зубов кибермехи. Но частные дружины, игнорирующие распоряжения центральной власти, дважды брали посольство штурмом — из спортивного интереса. В итоге от наших охранных систем мало что осталось.
Пока мы с Дурново рассматривали Комету, берсальер спустился с небес на землю и обратил внимание, что возле тойлангского КПП садится разномастная стая левитирующих аппаратов. Среди них были четыре пассажирских экипажа разных моделей и танк-истребитель. К этому следует прибавить несколько диковинных самоходных орудий, каких в колониях нам встречать не приходилось, и десяток одноместных «мотоциклов».
Над танком-истребителем развевался огромный штандарт. Его символика была видна даже невооруженным глазом: боевой топор и четыре белых лотоса в зеленом поле.
