Он понял, что словесный контакт гораздо невыносимее физического, и гораздо легче кого–то изо всех сил ударить, чем в течение десяти минут сражаться словами. Он, можно сказать, провалился назад в доисторическую фазу, когда действия занимали место еще неразвившегося языка. Несколько раз у него случились уличные столкновения. Его теперешний слегка безумный взгляд приковывал взгляды других безумцев, и те начинали не на шутку волноваться и переживать за свое мужество. Обычно Сергей бил противника в подбородок и потом изо всех сил бежал прочь.
Прошло еще две недели. Квартира потихоньку превращалось в питомник и курятник. Всем было на все наплевать, и нигилизм словно угарный газ был невидим и неосязаем, но травил на все сто.
Отец запирался в ванной комнате все чаще. Сходить в туалет стало серьезной проблемой. Иногда было слышно журчание воды, но так как отец все время издавал запах лесного вепря — было ясно, что он не моется.
Сергей уже много раз спрашивал его, что он там делает и почему так подолгу, но никакого вразумительного ответа не получил. Мало помалу тайна ванной комнаты стала не давать ему покоя. Плюс к этому появилась запоздалая и весьма острая жалость к отцу, который тоже был человеком и вот так — в одиночестве — переживал свое горе. Были и минутки раздражения:
«Да что же старый подлец там делает?»
«Мемуары наверно пишет, сволочь…»
«Может, у него там резиновая женщина, и он на ней лежит?»
В конце четвертой недели Сергей не вытерпел. Он решил раскрыть эту тайну и раз и навсегда положить конец догадкам.
В шесть часов вечера в полутемной, загаженной квартире раздался щелчок закрывающейся двери в ванную комнату. Сергей подождал минут пять, затем подошел к двери и громко постучал в нее:
«Папа, выходи!».
Нет ответа.
«Папа, выходи немедленно, а то я выломаю дверь!».
Нет ответа.
Сергей изо всех сил ударил в дверь ногой. Она не поддалась. Тогда он, разбежавшись по коридору, ударился об нее всем телом. Замок сломался, и дверь распахнулась.
Унитаз с поднятым сидением. Засохшие бугорки зубной пасты вокруг раковины. Уносящий ноги прусак. Тряпка из старых трусов на полу.
Ванная была на четверть залита водой. Отца в ней не было. В воде, похабно извиваясь, лежал кольчатый червь. Толщиной с мужское бедро, свернутый в два темно–красных полукольца. Любопытное, острие мордочки, вытягиваясь, касалось края ванны и, прикоснувшись, судорожно отдергивалось. Червь был слеп и беспомощен. Из хвоста (или головы?) червя выдавилось что–то черное и осело на дне ванной.
«Значит, вот как он справляется со смертью мамы», подумал Сергей.
«Это его выход. Его персональная борьба».
Около раковины, рядом с зубными щетками лежала коробочка с бритвенными лезвиями. Почти целая, только одного лезвия не хватало.
Сергей освободил одно из лезвий от оберточной бумаги, крепко сжал его между указательным и большим пальцем правой руки, наклонился над червем и левой рукой прижал его скользкое тело к краю ванной.
Червь, видимо, не понимал, что сейчас произойдет.
Сергей начал резать. Червь бешено извивался, вода плескалась.
Шесть больших кусков. Каждый из них продолжал судорожно жить. Тошнота рвала горло на куски. Желудочный оргазм. Эякуляция пищи.
Скорее уйти.
Забыть все на свете. Забыть все слова и жить как медуза — от минуты к минуте.
Сергей оделся и ушел из квартиры не заперев дверь.
Долго шел куда глаза глядят и попал в Битцевский парк. В парке он нашел груду сваленных в кучу досок. Из одной торчал гвоздь. Сергей Слыханов вырвал его из доски, снял пальто, засучил рукав свитера и рубашки, сел на корточки, вздохнул и начал выцарапывать на руке надпись.
Надо добавить, что когда я увидел Сергея Слыханова — меня поразила его походка. Он передвигался мелкими шажками, чуть–чуть загребая направо. Как будто бы его насильно одели в новенькие ортопедические ботинки, и он пока что к ним не привык.
К слову ОРТОПЕДИЯ у меня довольно нежное отношение. Несколько лет назад я работал на складе/мастерской, которая была набита шнурками, ортопедической обувью, ваксой для чистки ботинок, кожаными лоскутами, подошвами, щетками и прочей обувной всячиной.
