11) Самого cебя. Жадно всматривающегося в каждое лицо и сразу же отводящего глаза, когда на него смотрели в ответ. Для убедительности он не надел свою вставную челюсть и рот его запал, состарив Севу на 10 лет. Оделся он во все черное, чтобы подчеркнуть свой траур по хорошим временам.
* Наталью Юрьевну Глотову переехал грузовик «Молоко». Но не убил. За день до катастрофы она видела сон. Во сне этом стая ворон застучала крыльями и клювами в застекленный балкон. Наталья выскочила туда, чтобы прогнать их (она жила на втором этаже) и увидела, что на под домом на земле возле лавки полулежит собака без шерсти и смотрит на нее снизу. Глаза у собаки были точь–в–точь как у покойной матери Глотовой.
* Светлана Георгиевна Липак каждый вечер, перед тем как лечь спать, подходит к клетке со своей ручной крысой, снимает крышку, нагибается и прижимается щекой и носом к теплой, немножко горбатой крысиной спине. Спина пахнет виноградной эссенцией.
* Борис Ильич Горский вступил в небольшое, свежее и немного наивное националистически–оккультное общество Ursus Arctos. Точнее — его туда затянули друзья. Первое собрание. Думали, думали и наконец придумали, что нужно кого–то сильно побить, чтобы закалить сталь своих молодых сердец. Вечером, под покровом тьмы и метели, пятеро товарищей прокрались на станцию электрички. На дальней лавке, почти у конца платформы, пригорюнившись, сидел пьяница среднего возраста. Друзья сломали ему обе руки (двое держали, один прыгал) и отбили и так барахлящую почку. Пошли по домам. В этот же вечер за ними пришли. Тайное на удивление стало явным. Когда Борю выводили из квартиры — ему на секунду показалось, что он раздвоился. Один (виноватый) до сих пор энергично пинал ботинком извивающуюся плоть, а другой (невиновный) фиксировал взгляд на голубой отцовской куртке на вешалке и не мог представить, что все так внезапно обрушилось и оборвалось, и ничего больше не будет «как раньше». Боря отсидел полтора года и когда вернулся — действительно уже ничего прежнего не увидел и не почувствовал.
О последнем человеке, которого я увижу в парке — я хочу рассказать особо. Его зовут Сергей Егорович Слыханов. Под пальто у него свитер. Под свитером рубашка, под рубашкой майка, а под майкой голое тело и руки на одной из которых пухлеют царапины. Если приблизиться и как следует рассмотреть их — царапины будут образовывать надпись. Сергей сделал все это обычным гвоздем. Надпись гласит: КОЛЬЧАТЫЙ ПАПА.
Месяц назад у Сергея Слыханова умерла мать. Умерла она внезапно и очень тихо, никого не обременив. Так умирают волнистые попугайчики. Сидит себе на жердочке и говорит чего–то, а через секунду — брык! И лежит лапками кверху.
Сергей стал жить с отцом. Когда оба вернулись с похорон — квартира казалась пустой и какой–то…замедленной. Время ползло вполсилы. Лампочки горели неестественным, чужим огнем. Было совершенно нечего делать. Пропал стимул к любым действиям. Отец, подвывая от утраты, заперся в ванной комнате и скоро затих, а Сергей лег на кровать и лежал на ней сорок минут, думая, как пережить говно завтрашнего дня, за которым придет послезавтрашний.
Прошла неделя. Растения в доме (папоротник, бегония, пальма) заросли липучей паутиной. Белье в тазу нещадно копилось. Пол на кухне стал жирным и скользким. Казалось, что в любую секунду из углов и щелей полезут мохнатые гусеницы. В комнате у Сергея стало все чаще и чаще пахнуть перегаром и появились странные предметы, от которых нельзя было ждать нечего хорошего.
Отец по вечерам продолжал запираться в ванной, и если в первые два дня оттуда были слышны кладбищенские вздохи и стоны, то теперь не доносилось ни звука. Отец просиживал взаперти до двух часов и более. На работу он больше не ходил. С Сергеем почти не разговаривал и только ранними утрами иногда светлел умом и, раздражающе кашляя, почитывал книгу о вкладах индейцев в мировую цивилизацию.
Сергей иногда выходил на улицу, чтобы купить вина (он кое–что безжалостно продал и у него теперь водились мелкие деньги), но для него и это было пыткой, потому что он не мог смотреть на людей без сотрясающего череп внутреннего гнева. Он решил вообще больше ни с кем не говорить, и, когда покупал вино, молча показывал на нужную бутылку, навлекая на себя злобу продавцов.
