Властенародный тип, логически (но не всегда исторически) соответствующий генетической и ранней, архаической стадии коммунизма, никогда не был в социальной и принципиальной оппозиции режиму, хотя для режима он менее понятен и удобен, чем оппозиционеры, – как формальные (шестидесятники), так и содержательные (диссиденты). У истоков этого типа и его мироощущения можно обнаружить Андрея Платонова. Старшее, военное поколение символизируют фигуры Виктора Астафьева и Александра Зиновьева. У этого поколения, в отличие от следующего, была своя дорога.
Точнее – дороги – «эх, дороги, пыль да туман, / холода, тревоги, да степной бурьян». Это были дороги войны, определившие алгоритм жизни на будущее и прочертившие такой идеальный (в обоих смыслах) автобан, который другим и не снился.У людей типа Шукшина, Рубцова, Крылова и многих других дороги не было.
Было чувство обреченности:
Не купить мне избы над оврагом
И цветов не выращивать мне
(Н.Рубцов)
У обреченного исторического типа, который вот-вот должна накрыть волна прогресса – небольшой выбор. Как и у человека перед лицом смерти: либо сойти с ума (спиться, забыться и т.д.), либо стать мудрым (понять и объяснить, по крайней мере, себе, социальную реальность). Иногда происходит совмещение двух выборов: одного – по интеллектуальной линии, другого – по социальной. У интеллектуалов того социального типа, к которому (с поправкой на разницу в возрасте, а следовательно и социальной судьбы – «полет их юности» пришелся на разное время, определив жизнь и судьбу) относились А.Зиновьев и В.Крылов было одно существенное преимущество: не находясь в оппозиции режиму, идентифицируя себя с какими-то сторонами или аспектами его развития, они, будучи цельными натурами (что представляло не только их личную, но во многом и социально-поколенческую черту), относились к коммунистическому порядку как одна целостность – к другой, причем как более старая социальная целостность – к более молодой, а потому нередко с некоторым отстранением.
Используя грекомифологическую аналогию, можно сказать, что властенародный тип – это титаны эпохи крушения, заката старого мира и зари мира нового, генезиса, одинаково чужие и чуждые богам и героям обоих миров с их мифами, эдакие социальные кентавры, обреченные ходом истории. Боги, герои и люди могут договориться между собой, с кентаврами и титанами ни первые, ни вторые, ни третьи не договорятся, а следовательно… Это – цельный консервативно-революционный, революционно-замороженный тип. Сам ход жизни советского общества, логика его развития выталкивала их в такую личную и социальную ситуацию, с точки зрения которой возможен был трезвый, без иллюзий (но и без оппозиции) взгляд на коммунистический порядок не только изнутри, но и извне. Неудивительно, что представители именно того типа, о котором идет речь, сказали о коммунизме намного больше правильного и интересного, чем другие. Или показали это. Но это – по интеллектуальной линии, с точки зрения социальной мысли.
Подчеркну: интеллектуалы в 60-70-е годы были и наемными работниками умственного труда, объективно соответствующего энтээровскому, постиндустриальному производству. Здесь плюсы позиции оборачивались минусами. Тупик и трагедия заключались в том, что в позднекоммунистическом СССР социальный идеал и социальная позиция наемного работника умственного труда не имели адекватных или официальных (легальных) форм и способов выражения. А потому – так получалось по социальной логике системы – «автомеханически» оказывались в одной плоскости с идеалами и позициями доиндустриального или раннеиндустриального работника! Круг замыкался и коммунизм оборачивался «черной дырой», социальный выход из которой по сути мог быть лишь асоциальной революцией, свидетелями которой мы и стали.
«Стратегия Зиновьева» представляется мне более продуманной, перспективной и привлекательной, чем крыловская. Она не реакционна и не романтична, а вечнопрактична. В ее основе – стремление не к социальному, а к индивидуальному идеалу, в основе которого простая и ясная (личная и одновременно социальная) позиция: хороших обществ, систем не бывает, надо учиться жить в любом обществе так, чтобы оставаться самим собой. Этот проект Зиновьева, почти свободный от внутренних противоречий, до сих пор не оценен по достоинству. А ведь он надежно защищает творческого человека от тех ударов и уколов «окружающей среды», которые свели в могилу Крылова, – при его соучастии:
